Швейная машинка

продолжение рассказов
Земледельческий, дом 9...  и Вишневые косточки

...Покойному другу детства Женечке Китаеву посвящается

– Бабушка, а ты умрёшь?
– Умру...
– Тебя в землю закопают?
– Да, деточка...
– Вот тогда-то я буду крутить твою швейную машинку!

К. Чуковский "от 2-х до 5-ти"
_________________________________

Вы когда-нибудь видели абсолютно счастливого человека?
Знаю, знаю, скажете, что такие на свете не водятся.
А вот и фигушки! Водятся!
Но обо всё по порядку.

…Родители бесшумно передвигались по комнате… Они собирались на работу. Наблюдая за ними сквозь ресницы, я ещё досматривала свои сны.
 – Серж, пора, автобус скоро, – сказала мама. И они вышли из комнаты, бесшумно затворив за собой дверь. Они боялись, что я вскочу с постели и буду, как в детстве, хвататься за них и голосить на весь дом: «Мамочка! Не уезжай или возьми меня с собой на работу!». За что папа прозвал меня Хвостиком.
Но мне уже 12 лет! Я совсем большая! Не держусь уже за мамин подол!
Легонько стукнула дверь на террасе, и я тут же вскочила с кровати. Они ведь не знают, что я теперь молча провожаю их до автобусной остановки взглядом из окна. И, лишь когда, попыхивая и поскрипывая, пузатый, старенький автобус покатится с горки в сторону Жаворонок, я слезаю с окна. На машину папа пока ещё не заработал, за что его, по словам обеих бабушек, пилит мама.
На этом мой тайный ритуал проводов родителей на работу с дачи заканчивается.
Я выросла. Увы!
Покрутившись у зеркала, укладывая волосы то так, то этак, попудрив нос маминой пуховкой, я говорю себе: «Привет! Сегодня хорошая погода!»
Надеваю шлёпанцы и без халатика выхожу на террасу. Вот за что я обожаю свою бабулю Мотю, так за то, что она не требует от меня срочного умывания, одевания и появления в причесанном виде к завтраку.
Лето я провожу у своей русской бабушки Матрёны Алексеевны на Рублёвке. Все мамины родственники живут здесь. И даже в кошмарных снах пока не представляют, что станет с их Рублёвкой через тридцать лет.
Зато зимой на мне по полной программе отыгрывается моя вторая бабушка, литовка княжеских кровей Натали Юрис. Это фигурное катание, хореография, английский язык, театры, музеи, книксены и ненавистный ранец, чтобы не было искривления позвоночника. Над моей кроватью висит СТРАШНАЯ бумаженция. Называется распорядок дня. Там написано – отбой 20 час. 30 мин.
Нынешние дети сказали бы: «Ужас, летящий на крыльях ночи!»

Но летом на даче я гуляю до тех пор, пока ничего не видно. Здорово в пряталки играть.
А баба Мотя прекрасно знает, что утро для меня начинается с прочёсывания малинника прямо в ночной рубахе.
Там, в малиннике, густом и колючем, самые спелые ягоды прячутся вдоль забора. Я приподнимаю проволоку, которую натянул мой папа вокруг разросшегося куста, и пролезаю к самому забору. Рубаха моя намокает в утренней росе, переспелые ягоды оставляют пятна на ней, но вкус спелых ягод так волшебен, что я не обращаю на это никакого внимания. Сок течёт по подбородку, капает на подол, оставляя пятна почему-то чернильного цвета...
Там, в глубине малинника, много старых и сухих стеблей и веток. И у меня уже созрел план – устроить там себе тайное лежбище для чтения и мечтаний, когда лежишь на спине и видишь только малиновые веточки с ягодами и ярко-синее бездонное небо, со сверкающей на солнце точкой, заставляющей жмуриться. Это самолёт…
Но это будет потом, классе в 7-ом, года через два, а пока…
Пока я ещё играю в куклы. Вернее, шью для них разные наряды. У меня кукольный дом моделей. Так назвала моё шитьё, а по-бабушкиному, швиво, моя тётушка Аня, модная закройщица из ателье «Люкс» на Ленинском проспекте. Папа изобразил из картонки красивую надпись «Fashion House Lux» (мой папа говорит по-английски, потому что летает на своём ГВФ заграницу. Теперь я знаю, что значат эти три позолоченные буквы – Гражданский Воздушный Флот). Оказывается, самолёт – воздушное судно. Кто бы мог подумать!
Всё моё шитьё сложено у меня на детском столике у окна. Там же сидит худосочное создание с копной белобрысых волос по имени Барби. У этой куклы, которую папа привёз из Монреаля, на лицо все признаки недоедания. У создания гнутся руки в локтях и ноги в коленках, есть первичные половые признаки в виде груди. Разглядывая с друзьями куклу, я услышала от приятеля Женечки: «Д2с».
– Что это? – наивно спросила я.
– Доска, два соска, – бесстыдно ответил Женечка, и мы с Аллой покраснели, но не растерялись и сломали здоровенную крапиву и отстегали Женьку, а потом принялись разглядывать серёжки в ушах куклы, перешёптываясь и осуждающе поглядывая на Женечку, который ходил неподалёку и посмеивался над нами.
Но баба Мотя назвала куклу басурманкой, и когда мы с ней ходили в Храм на службу, перекрестила её в православную, облив святой водой из стаканчика у титана. Теперь куклу зовут Юля. Это устроило бабушку Натали, хотя она была католичкой, она зовёт её Джулиетт.
Так мы и живём.
Я одна на них всех. И каждый чего-то от меня хочет.
Это очень трудно – угодить сразу такому количеству взрослых.

Я возвращаюсь из малинника, умываюсь и выхожу к завтраку. На бабушкином лице хитрющая улыбка.
– Ба, ты что так улыбаешься?
– Да, ничего, просто погода хорошая, купаться можно…Сейчас Алла уже за тобой придёт. А Женечка уж давно сидит на нашей лавочке.
– Нет, ты чего-то хитришь, ба-а-а…
В это время дверь на террасу приоткрывается, и в эту щёлочку сначала просовывается какой-то тряпочный кулёк, потом показывается красивая женская рука с изящными золотыми часиками.
Я уже догадалась по руке, кто бы это мог быть. Такие красивые гладкие и загорелые руки только у моей тётушки Ани.
Я поставила блюдце с чаем на стол, забыв проглотить сливовое варенье. Бабушка хитро посмотрела на меня, но ничего не сказала. Вечно эти взрослые сговариваются между собой!
В повисшей на террасе тишине раздавалось лишь жужжание осы над вазочкой с вареньем.
– Ку-ку! – тётушка показалась вслед за выставленным кульком.
– Тетя Аня! Когда же ты приехала?
– А вот пока ты там малину прочёсывала, я уж тут как тут…
Следом за тётей Аней входит шофёр такси с большой коробкой, перевязанной киперной лентой. Тётка сует ему пятёрку, и он, кивнув головой, удаляется восвояси.
Тут я сделаю отступление и объясню, почему у нас с тётушкой Аней такие нежные отношения.

Двенадцать лет назад, после холодного лета 1953 года, наступила вдруг удивительно тёплая и сухая осень. Ни одного дождичка. Только жёлтые и оранжевые листья под ногами. По щиколотку…
Вот в такой тёплый октябрьский день и появилась я на свет. В роддоме на углу Б. Пироговской и Трубецкой.
Тётушке, которая работала в «Люксе», на Ленинском, позвонила соседка по квартире, потому что бабушки Натали не было дома, и сказала, что Галю, мою маму, увезла скорая.
Аня, Нюра, Нюрочка отпросилась с работы и побежала через Крымский мост на Пироговку в лёгком крепдешиновом платье, так тепло было в тот день. Бежала и плакала…
Она всегда плакала. И от горя и от радости. Такая жизнь.
Вот и прилетел ветер перемен, перевернул страницу жизни. Принёс этот ветер нового человечка!
Иринку, Иру, Ирочку, Ирусю, Ирку, Иринушку…
Он сунула ещё ту, ещё дореформенную сотню санитарке, которая вынесла меня показать тётке. Вот и стала тётушка Аня вторым после мамы родным человеком, которого я увидела, едва появившись на свет…
Папа в это время летал в Брюссель.
Но это всё были лирические отступления.

Тётушка вытряхнула свой кулёк на бабулин кожаный диван.
– Ах, – и у меня в «зобу дыханье спёрло». Такой красоты я ещё не видала. Среди тётушкиных заказчиц было много генеральских жён, чьи мужья вывозили добро из побеждённой Германии. Тканями своих жён уж они не обделили. Был даже гипюр, чьё название нам было неизвестно. Я узнала, что есть шифон и панбархат. Слова эти ласкали моё портняжье ухо.
А мы к тому времени, знавшие только ситчик да штапель, как исключение и кому повезёт – крепдешин. Настоящий, китайский. Всё же остальное называлось драп-дерюга – 3 копейки километр, в крайнем случае, фетр для школьных ребячьих костюмов и коричневая шерсть-диагональ для школьной девчачьей формы. А, вот ещё был бархат, но в основном для штор.
– Сборище пыли, – называла не любившая его моя мама. У нас были льняные занавески.
У самой тётушки Ани была дочь Надежда, моя двоюродная сестрица, на 8 лет старше меня. Наряды у неё были что надо. Кое-что перепадало и мне, Надя была дылдой (так вполголоса звала её бабушка Мотя) и многие, сшитые матерью наряды, снашивала до дыр… А мне уж что останется. Но я гордилась и всегда говорила: «Надюшка подарила».
После американской промышленной выставки 1961 года у нас в продаже появились капроновые ленты и жатый разноцветный нейлон. Тётушка сшила из такого материала Наде юбку-солнце, при виде которой у меня пропадал аппетит, и даже утром я не ходила в обожаемый малинник.
Я молилась с бабулей в Храме, прося доброго Бога и Николая Угодника, которого особо почитала моя бабуля Мотя, чтобы Надька, этакая дылда, не порвала эту юбку.
Добрый Бог услышал мои молитвы, и юбка досталась мне целёхонькой. Да ещё, по просьбе мамы, папа привёз мне заграничную маечку поло в тон в тон к юбке.
Я ночь не спала, а лежала и глядела на новый наряд, развешанный рядом на стуле.
Но это тоже всё куплеты.

Я перебирала и перебирала кусочки тканей, которые привезла мне тётушка Аня, мысленно уже представляя, какой костюмчик, и из какого куска может получиться.
– И долго ты, как сапожник, будешь тачать свои костюмы на коленке вручную? – спросила тётушка.
– Но мама машинку не даёт, боится, что палец себе пришью…
– Понятно. Сейчас будем учиться.
Тётушка вывела меня на террасу к бабушке.
– Мама, у меня для тебя подарок, – тётушка кивнула на привезённую с собой коробку.
Она разрезала киперную ленту, запустила руку в коробку… И вытащила оттуда самую последнюю модель ручной подольской швейной машинки.
– Вот, – сказала тётушка, – Это тебе, мама. Шьёшь ты теперь мало, да и ноги болят на ножной-то накручивать. А портниха молодая подросла, пора эстафету передавать.
– Ань, ты помоги мне, всё ж тяжёлая она.
Они пошли к спинке бабушкиной кровати, за которой стояло что-то, накрытое шёлковым набивным покрывалом, обшитым по краю бахромой с кисточками.
Вдвоём с усилием выкатили это что-то из-за кровати. Бабуля сдёрнула покрывало, и перед моим взором предстала ножная швейная машинка. Да какая!
Настоящий SINGER.
– Вот, со слезой в голосе, – сказала бабуля, – время пришло. Принимай, Иринка!
Я стояла, потеряв дар речи. Это мне?
– Отец подарил мне в 1914 году, в «ампериалистическую» войну. Да в 1941 всю зиму на ней телогрейки для фронта шила. Огни и воды прошла, но на ходу. И брезент и шифон шьёт, – бабушка, знававшая про шифон, смахнула слезу, – боевая подруга. Ань, а ты-то на чём шить будешь?
– Мне муж одной заказчицы из Японии привёз. С оверлоком. Бразер называется.
Что такое оверлок я знала, но про Бразер не слыхивала.
За лето я нашила для Юли-Барби целый чемоданчик одежды. Даже манто, кусочки на которое мне подарила тётушка Маша. Только уговорила папу привезти мне для Юли сапожки. Он сам рассказывал, что там целый отдел одежды и обуви для всяких Барбей.
Зимой папа вызвал наладчика, сам отшкурил и покрыл лаком крышку и столик, а металлические части покрасил блестящей чёрной краской.
И начала я 6-ом классе шить уже для себя. Чем до сих пор успешно и с любовью занимаюсь. Правда, теперь шью я на японском Brather’e последней модели.
А чемоданчик с одеждой я подарила внучке, чему она была несказанно рада.

Я сидела за ноутбуком, болтая с подружками на форуме. Вдруг на моём SINGERе зашевелилось то самое бабушкино покрывало с кисточками. Следом показались озорные глаза моей внучки Ксении.
– Бабушка, – спросила она, – а это что за штука?
– Это, деточка, швейная машинка SINGER, наследство моей бабушки.
– Качаться здорово и колесо крутить.
– А вот этого делать нельзя. Это очень дорогая для моей памяти вещь.
Ксения помолчала.
А потом, глядя прямо в глаза, спросила: «Бабушка, а ты умрёшь?»

Читай рассказ с начала…

С уважением к своим читателям и оппонентам