Семь сорок

Первые три года моего детства мы с родителями жили рядом с заводом «Фрунзе» в бараке, где у нас была отдельная шестиметровая комната. Мама работала на заводе бухгалтером, а папа контрольным мастером на том же заводе. К этому времени он закончил ФЗУ, вечерний авиационный техникум и поступил в авиационный институт.
Когда мне исполнилось три года, мы переехали в пятиэтажный кирпичный дом. В одиннадцатиметровую комнату, в квартире проживали еще две семьи. С того времени память фиксирует различные моменты моей жизни.
Рядом с домом, окруженным высоким металлическим забором, находился большой парк с синими лавочками для отдыхающих и танцевальной площадкой. Прямо за домом баня, а за баней Дом культуры, в котором работали кружки, а по выходным показывали фильмы.
В шестьдесят первом году мы переехали в двухкомнатную изолированную квартиру. К этому времени у меня появилась и подрастала сестренка.
Новый дом располагался в застраивающемся районе. В нашем же дворе жила бабушка Зельда с семьей маминой сестры тети Симы. В доме, где жила бабушка, взрослые разговорили на «идиш».
В нашей семье это было лишь в редких случаях, когда от меня и сестренки хотели что-то скрыть
Моя бабушка – маленькая, худенькая, со сморщенным лицом и жидкими белыми волосами – типичная местечковая еврейская женщина. Она была тихая, добрая и жизнерадостная. За это ее все любили.
Когда родители отлучались, меня пристраивали к бабушке, где я со смеху покатывался от ее еврейских штучек. Бывало, я забегаю к ней с эдаким приплясом, а она мне: "Танцуй, танцуй, два засранца! Один – фэрстень, другой – пэрстень" (что в переводе – "свистнет" и "пёрнет"). Я начинаю покатываться со смеху: – Ой, не могу! А она продолжает подначивать: – Не можешь? Упусти!
Поэтому о еврейском языке, да и о самом еврействе, я имел очень смутное представление.

Во дворе, среди взрослеющих сверстников, приходилось отстаивать свое место под солнцем, я начинал ощущать себя личностью, появились первые друзья и первые враги.
Моя родина – это небольшая двухкомнатная хрущевка на втором этаже трехэтажного дома.
В зале был балкон с видом на улицу, по которой все утро, день и вечер сновали бесчисленные трамваи, автобусы, грузовые и легковые автомобили. Но с часу ночи и где-то до пяти утра движение почти замирало, тогда можно было заснуть. Только изредка громыхал одинокий трамвай, возвращавшийся в трампарк, расположенный прямо за домом. Мост через железную дорогу еще только начинал строиться, и напротив трамвайного депо была огромная гора завозного песка. Там и прошли первые годы моего взросления.
На первом этаже в нашем подъезде жили мои друзья Юрка Деткин и Толик Зоркин. Вместе мы облазили все заводи и пляжи на реке Самаре, купались на Калининских озерах и знали, как попасть в сад совхоза, чтобы вернуться с яблоками и вишнями, а не с солью в мягком месте.
Это была моя родина, которую я любил и с которой ждал встречи, куда бы в дальнейшем ни заносила меня судьба.
В двадцать три года я успел послужить и закончить техникум Советской торговли. Работал я инженером-технологом в литейном цеху того же завода, на котором работали родители. В институт торговли я только поступал, и инженерную должность занимал благодаря заслугам и связям отца, руководившего к этому времени крупным отделом. Работа меня не вдохновляла, и я увиливал от нее через строгую проходную или ошивался в отделе комсомола, где мне всегда были рады улыбающиеся комсомолки.
Тогда-то отец и решил, что меня пора женить и этим сберечь честное имя заводских комсомолок.
Рядом с дворцом Кирова жил очень известный и уважаемый в то время человек – сват Мирон, с ним мне и суждено было познакомиться по воле отца. У Мирона было отчество Соломонович, но пользовались им только в исключительных случаях.
Было жаркое лето 1973 года. Площадь вокруг дворца окружал редкий скверик, вдоль дорожек которого располагалось несколько лавочек. Когда мы подошли, на одной из них под тенью тополя сидел добродушный старичок. Широко открытыми еврейскими глазами он из-под козырька фуражки рассматривал прохожих. Одет он был в светлые парусиновые штаны без стрелок, поверх бледно-зеленой рубашки – пиджак такой же светлой парусины. На ногах сверкали черные лаковые туфли, а на совершенно безволосой голове сидела светлая фуражка, как у Ленина, с околышем и козырьком. Подбородком он опирался на руки, лежащие на трости, и издали напоминал Ильича в Горках. Но когда мы подошли поближе, в его фигуре и очертаниях лица появилось что-то от Никиты Хрущева.
– Ну! Зелик! Шало-Алейхем! Это и есть твой парень? Что я тебе скажу, да ты и сам имеешь глаза. Это не залежалый товар, вот что я тебе скажу. Не то, что дочка Софьи Моисеевны.
Отец улыбался, здороваясь с ним за руку, а я уважительно склонил голову.
– Садитесь рядом, сегодня я уже никого, кроме вас, не жду.
Мы сели рядом с Мироном – отец, за ним я.
– И что же ты, молодой человек, хочешь? Я знаю, что ты хочешь! А кто этого не хочет, я у тебя спрошу? То-то и оно, этого в твоем возрасте хотят все! У меня есть для тебя то, что тебе надо, уж это точно!
Мирон говорил, рассматривая меня в упор, не дожидаясь ответа, будто я и в самом деле был товаром на полке магазина. Но при этом он был настолько добродушен, что обижаться на него просто смешно. Он напомнил мне мою бабушку. Мне хотелось рассмеяться, чего я себе позволить, конечно, не мог.
Я пытался понять, что Мирон имел в виду, говоря про мои желания. На самом деле я ничего не хотел, а если что и хотел, то говорить об этом с ним было не совсем удобно. Я сделал вид, что размышляю над его словами, и выдавал неопределенные звуки.
– Э, да ты не волнуйся, я тебя так пристрою, всю жизнь благодарить меня будешь! Ты слышал, сколько у Мирона есть невест на выданье? Все знают, что у Мирона невесты самые-самые! Ну, расскажи мне, какое у тебя образование?
Я сказал ему про торговый техникум и что продолжаю учиться.
– А где ты работаешь?
Я сказал.
– Ну что я тебе говорил Зелик, я же тебе говорил, что вы меня всю жизнь будете благодарить?! Завтра приходи ко мне домой, я тебе что-то покажу, ты не поверишь! – Обратился он уже ко мне.
На следующий день в назначенное время я позвонил в квартиру на втором этаже, где с женой и двумя взрослыми детьми проживал сват Мирон.
– Молодой человек, вам назначено или ви просто так? – Обратилась ко мне женщина на вид лет семидесяти, с круглым лицом и формами, которых хватило бы на две жены Мирона. Не дожидаясь моего ответа, она пропустила меня в квартиру.
– Прикройте сквозняк и примерьте уже Семины тапочки. Мирон уже с утра на приеме, чтобы ви знали.
Я прошел за женщиной, которая проплыла мимо кухни, бедрами стирая пыль со стен и дверных косяков.
Мирон сидел на кухне и что-то с большим аппетитом уплетал из эмалированной миски.
– Сара! Ты знаешь кто этот молодой человек? Это сын Зелика! Ты помнишь Фиму?! А кого ты уже помнишь!? Когда я утром выхожу из ванной, ты делаешь такое лицо, что мне кажется, ты меня путаешь с тем лейтенантом, который делал тебе нескромное предложение, еще, когда мы жили в Жмеринке.
Сара закрыла дверь комнаты, в которую прошла. – Какое лицо я делаю? А зохен вей, ты посмотри на свое лицо, у тебя на носу кашей можно накормить целую курицу!
Мирон продолжал уплетать кашу из миски, совсем не обращая внимания на ее слова и на то, что я стоял, переминаясь с ноги на ногу в дверях кухни.
– Что я тебе говорил, Сара? Я же тебе говорил, что у нас полно женихов, вот полюбуйся, сколько у нас женихов! – Он достал мятый носовой платок и сложил в него корм для курицы, который был у него на носу.
Мы прошли в комнату и сели у стола, на котором кучей лежали фотографии женщин разных возрастов, несколько альбомов и потрепанных ученических тетрадей.
– Ну, что я тебе говорил? Я тебе говорил, что ты всю жизнь будешь меня благодарить? Посмотри на этих красоток, ну как они тебе нравятся!? Выбирай!
Я в растерянности рассматривал фотографии, перекладывая их из одной стопки в другую. Сказать, что мне никто не нравился – ничего не сказать. Носатые темноволосые тетки вызывающе смотрели на меня умными еврейскими глазами. Они, видимо, никак не могли понять, что мне нужно и где я найду красивее. И есть ли у меня вообще понимание в женской красоте?
– Что ты понимаешь, ты знаешь, кто у нее родители? – Услышал Мирон мольбу одной из девиц, фото которой я отложил в сторону.
– Ты знаешь, что это за девушка?! Это будет всё! Это такая ягодка! Ее папа решает любые проблемы. Я тебе точно говорю, это будет все! Что у тебя на плечах? – Не мог успокоиться Мирон. Ты только посмотри на ее глаза! Ты у кого-нибудь видел такие глаза? Такие глаза могут быть только у дочки Софьи Моисеевны!
– Дядя Мирон, но ей не меньше тридцати лет, она гораздо старше меня, – пытался возразить я.
– Это она старше тебя? Да что ты понимаешь в этом деле! А что тебе до ее лет? Ты что, уже помирать собрался? Она еще тебя переживет! Ты не знаешь Софью Моисеевну, вот что я тебе скажу, и больше ничего! Если Софья Моисеевна скажет своему мужу – надо! Это будет всё! – Он взял фотографию дочки Софьи Моисеевны, поднес ее к глазам и задумался.
– Хотя она права, ты ей никак не подходишь, Софья Моисеевна просила подобрать солидного мужчину. Ты что, солидный мужчина? – Он отложил фотографию дочки Софьи Моисеевны в сторону. – Ну, хорошо, а что ты скажешь по поводу этой барышни, а?
Наше общение с Мироном превратилось для меня в захватывающую игру. Если говорить честно, меня не то чтобы не интересовали девушки, скорее наоборот. Более того, мне давно хотелось посмотреть на еврейских девушек поближе. О них я слышал совершенно противоречивые мнения, но ни с одной не общался близко.
Когда разговор о них заходил в семейном кругу или в гостях, еврейские девушки выглядели самыми красивыми, умными, хозяйственными и что особо подчеркивалось, нетронутыми. Но почему-то мне совершенно не везло – все девушки, с которыми я был знаком, никак не подходили под эти описания. По поводу их невинности я был в определенных сомнениях, но рядом, как назло, не было ни одной, с которой я бы захотел эти сомнения развеять.
Роль жениха меня забавляла. Мне нравилось рассматривать фотографии и слушать рассказы Мирона, подыгрывая ему, или заводить спор, наблюдая, как он загорается и увлекается игрой, в которую я его втягиваю.
Мы просидели весь вечер, рассматривая фотографии и обсуждая моих потенциальных невест. Скажу вам честно, мне так понравилось общение с Мироном, что я договорился встретиться с ним на следующий день.

С фотографии, прямо в упор на меня смотрели большие темные глаза. Девушка сидела в кресле, и взгляд чуть исподлобья казался ироничным, а может, и вызывающим. Это подчеркивали напряженные губы и ямочки на щеках. Носик был на удивление прямой и даже милый. Выражение глаз и высокий лоб подчеркивали ее неординарность. И всю эту красоту завершала огромная копна вьющихся темных волос, которая обнимала ее голые плечи. На девушке был черный в мелких белых ромашках сарафан. Руки, шея и грудь были открыты, а тоненькая цепочка с кулоном подчеркивала их совершенство. Маленькая крепкая грудь четко вырисовывалась под сарафаном и ласкала глаз.
– А с этой девушкой можно познакомиться? – скрывая волнение, спросил я.
Мирон забрал у меня фотографию и стал внимательно ее рассматривать.
– Здесь такая история, – Мирон ткнул пальцем в фотографию, – эта девушка совершенно не знает, что она хочет. Только между нами. Она совершенно против знакомства с еврейскими ребятами. Но у нее есть хорошие родители! Когда папа узнал, что она встречается с «гоем», что было! О! О! Он ей сказал, чтобы она и думать не смела о «гое», вот что он сказал. Это очень большой человек, его знают все евреи в городе. Он ей сказал: «Только через мой труп! Это будет только через мой труп, и точка!», вот что он ей сказал. А что ему делать, если девушке пора замуж? У него есть выбор? У него нет выбора, и он пришел ко мне. Он дал мне ее фотографию и просил подобрать еврейского парня. Но где взять такого еврейского парня, чтобы подошел? Разве ты для нее подходишь? Не смеши людей! Лазарь такая умница, он о тебе слышать не захочет. Ему нужен такой парень! Только я знаю, какой ему нужен парень!
После такой оценки моих достоинств пропало все настроение продолжать разговор. Меня совершенно не устраивала перспектива знакомства с дочкой Софьи Моисеевны, и я поспешил к друзьям, для которых родословная их нееврейских девушек стоила столько же, сколько билет в трамвае, который мы все равно не брали.
Нас волновали совершенно другие качества у девушек, с которыми мы знакомились. Наша молодость и бесшабашность при знакомстве с лихвой заменяли посредничество Мирона.

Прошло несколько дней и, качаясь на волнах новых увлечений, я совершенно забыл про амурные дела с Мироном. Но он напомнил о себе, совершенно неожиданным образом.
Однажды, вернувшись домой очень поздно, когда все уже спали, на подушке я обнаружил записку от отца, в которой он просил после работы быть дома, потому что к нам приедет Мирон. Такого поворота событий я не ожидал, сам Мирон приезжает на встречу со мной!
К восемнадцати часам я успел поесть, переодеться и, просматривая газету, ожидал Мирона. Он пришел, сообщив о себе стуком тростью в дверь, хотя звонок работал исправно.
– Ты уже собрался? Ну, что я тебе говорил? – с порога начал Мирон свой монолог. – Он хочет тебя видеть, и все! Мирон тебе говорил, что ты будешь всю жизнь его благодарить? Так вот, что сказал Мирон, то и будет! Твое место, молодой человек – директор базы. Вот где твое место! Ну что ты мне на это скажешь?
– Что можно сказать человеку, у которого заложены уши? – Думал я, даже не пытаясь открыть рот.

Мы удачно добрались на проспект Ленина, поднялись на третий этаж. На этот раз Мирон обошелся без своей трости.
Дверь открыла крупная черноволосая женщина с густыми черными бровями, сходящимися на переносице. Она улыбалась, сверкая золотыми коронками.
– Шалом! Мирон Соломонович! Какое счастье вас видеть. Ах, как обрадуется Лазарь, – ворковала дама, искоса разглядывая меня сальными глазами из-под мохнатых бровей.
– Шалом, Фаина Абрамовна! А я к вам гостя привез. Вы не слышали про его папу, Зелика Абрамовича? Большой человек на заводе «Фрунзе»! – Мирон тщательно счищал пыль с черных лакированных туфель о щетинистый коврик.
– Прошу вас в кабинет, а я пока приготовлю чай.
Я скромно пробормотал свое «здрасте», изображая улыбку человека, пользующегося зубной пастой «Pomorin». На мне не было черных лакированных туфель, и свои сандалеты я оставил сразу у дверей.
Фаина Абрамовна, дама благородных объемов, в облегающем эти объемы атласном до тапочек халате, проводила нас через всю квартиру к массивной двери, в которую постучала.
– Лазарь, – пропела она нежным тенором, – к тебе гости!
Дверь отворилась, на пороге нас встречал мужчина среднего роста и неопределенного возраста. Он улыбался, не разжимая губ, лучиками морщин вокруг глаз. Пожал руку Мирона, затем мою.
– Прошу вас, – пригласил он широким жестом руки с открытой мужской ладонью. 
Не буду описывать своего пролетарского потрясения от квартиры и того, что я в ней увидел. Но кабинет, в котором происходил наш последующей разговор, и его хозяин на долгие годы остались в моей памяти.
Просторная комната была отделана деревом. Пол блестел надраенным паркетом. Стены облицованы дощечкой светло-коричневого дерева и покрыты лаком. Потолок из такой же дощечки тонкой рейкой разделялся на большие квадраты. Люстра была тоже необычная – пять огромных белых шарообразных плафонов, отделанных сверху и снизу темной бронзой. Две стены были полностью заставлены высокими, почти до потолка, книжными шкафами со стеклянными дверцами, за которыми стояли книги, переливаясь надписями на корешках. Книг было так много, а издания выполнены настолько великолепно, что просто захватывало дух. При входе в комнату слева, на круглой подставке с тремя изогнутыми ножками черного дерева, покрытой белой вязаной салфеткой, стояла бронзовая статуэтка. Это был французский солдат в офицерской кепке и погонах с ранцем за плечами. В правой руке он держал трубу, прижатую к губам, а в левой – ружье.
Почти в центре комнаты стоял изящный журнальный столик. На столике – старинный мушкет на подставке и испанский рыцарь верхом на коне. И конь, и рыцарь были в доспехах из серебра. У столика – два кожаных кресла. Два окна занавешены легким прозрачным шелком. У одного стоял кожаный диван, вокруг которого так же до потолка возвышались книжные шкафы. У другого окна – письменный стол, окруженный пальмами в резных кадках ручной работы. На столе – два массивных предмета: бронзовая настольная лампа с зеленым стеклянным абажуром, на подставке которого за штурвалом корабля стоял бородатый пират, и на полированной глыбе из черного мрамора голова цыганки с изящной шеей. Копну волос покрывал платок, а из ушей свешивались крупные серьги.
В углу стоял еще один шкаф с книгами. Шкафы с книгами, письменный стол с вращающимся кожаным креслом на колесах и другая мебель каким-то образом создавали ощущение единого целого. 
В кабинете царил дух старины, богатства и красоты. Даже не верилось, что выйдя из квартиры, окажешься в мрачном и грязном подъезде, ведущем на такую же улицу.
Мы прошли в комнату и сели в кресла. Лазарь Наумович сел, с края дивана облокотившись на подлокотник, положив ногу на ногу и поместив руки на колене. Он продолжал улыбаться одними глазами, слегка прищурившись, и было уютно и спокойно смотреть прямо в его глаза. У него были редкие пепельные волосы, зачесанные на затылок и прямой нос с чуть опущенным книзу кончиком.
Удивительно было наблюдать за Мироном. Блаженно прикрыв глаза, он откинулся на спинку кресла и, вытянув ноги в черных лакированных туфлях, отдыхал от собственной болтливости и суеты.
Мы познакомились, Лазарь Наумович спрашивал меня о простых и совсем, как мне казалось, неинтересных вещах. Но весь его вид говорил о полной заинтересованности в том, о чем я ему рассказывал. Разговор, из которого я многое узнал об этом удивительном человеке, затянулся допоздна.
В пятнадцать лет, с первых дней войны, Лазарь попал в партизанский отряд в Беловежской пуще. Вначале в разведгруппе партизанского отряда, а затем с наступающей советской армией дошел до Берлина. После войны окончил институт и по указанию партии был направлен в Куйбышев руководить торговлей. Не смотря на то, что он с восемнадцати лет был членом партии и занимал ответственный административный пост, Лазарь Наумович иногда посещал синагогу и был знаком с раввином.
Первая его жена умерла, оставив после себя сына – студента Эдуарда, и младшую дочь Лорочку.
Два года назад, когда дети выросли и стали полностью самостоятельными, родственники жены и дети, с которыми Лазарь Наумович был в замечательных отношениях (сам он был детдомовцем из Белоруссии), стали проявлять инициативу в устройстве его личной жизни. Таким образом произошло знакомство Лазаря Наумовича и Мирона.
Оставив взрослых детей в трехкомнатной квартире на улице Осипенко, где они жили всей семьей уже больше года, Лазарь Наумович переехал в квартиру Фаины Абрамовны.
Фаина Абрамовна – женщина не совсем мягкая, но обходительная и совершенно домашняя. Она осталась вдовой в четвертый раз и, как ей казалось, на тот раз удачно. По причине ухода за болезненными еврейскими мужьями и массой хлопот по дому она нигде не работала. А устройство в очередной раз замуж стало ее постоянной профессией.
Своему счастью в семейной жизни Фаина Абрамовна была обязана, как она искренне считала, свату Мирону. В его картотеке она была всегда, еще с девичества, включая и то время, когда была счастлива за очередным мужем. Это скорее происходило по причине отсутствия памяти у последнего, что, впрочем, никого из них не смущало. Мирон продолжал ею подторговывать, даже не подозревая себя в лукавстве. Благодарности ее не было границ, и она столько об этом говорила в «свете», что молва о заслугах Мирона в области бракопосредничества облетела весь город и прочно за ним закрепилась.
Фаина Абрамовна, женщина истинно еврейская, не представляющая в жизни другого счастья, кроме как числиться замужем или быть женатым, тут же начала проявлять свою заботу о детях мужа.
Эдуард сразу поставил на этом точку, сказав, что пока не закончит аспирантуру, о женитьбе думать не будет. С Лорочкой все было по другому. Она окончила музыкальную школу, затем институт культуры и работала в школе, для получения стажа. Выйти замуж в принципе она была не против. Но какие проблемы для такой красивой девушки выйти замуж? Да нет никаких проблем! Проблема была в кандидатуре. 
Мальчик Сережа, с которым Лорочка встречалась во время учебы в институте, был очень умненьким и даже симпатичным. Беспокоили его родители, с которыми Сережа долгое время не хотел ее знакомить. Но однажды она появилась в однокомнатной квартире, где проживал Сергей с родителями. Ее пригласили за стол ужинать, отца не было, но когда они садились за стол, он пришел. Слегка покачиваясь и опыляя присутствующих сивушным перегаром, он был весел и шутил. Но когда Лорочка попросила салфетку, он сказал, чтобы она эти еврейское штучки бросила, у них все по простому. Такая шутка Лорочку насторожила. Она подумала, что, может, и вправду лучше не рисковать и подыскивать парня черноволосого, ведь размер носа еще не самый главный размер у мужчины.
Потом она встречалась с Геннадием и даже познакомилась с его родителями. Это была милая интеллигентная семья, и она успокоилась.
В это самое время папа начал встречаться с Фаиной Абрамовной, произошло ее знакомство с детьми, регистрация брака и переезд. Получив от ворот поворот с Эдуардом, Фаина Абрамовна принялась обрабатывать Лорочку. Совершенно не предполагая, чем это может закончиться для ее свободной жизни, Лорочка согласилась. И вот произошло первое знакомство с Иосифом. На этот раз Фаина Абрамовна решила обойтись своим опытом, без привлечения такого признанного профессионала бракопосредничества, как Мирон, и нашла Иосифа среди своих знакомых.
Знакомство состоялось по всем лучшим традициям! На следующий день, когда Фаина Абрамовна по телефону поинтересовалась у Лорочки, как продвигаются ее отношения с женихом, та ответила, что он ей не подходит (без комментариев).
– Конечно милочка, – успокоила ее Фаина Абрамовна, – разве можно надеяться, что все получится с первого раза! Не расстраивайся, мы все устроим самым лучшим образом! 
Лазарь Наумович не принимал в этом процессе никакого участия, полностью положившись на молодую супругу.
Следующим женихом был совсем не юный и даже напротив, очень солидный молодой человек неопределенного возраста. Ему никак нельзя было дать больше сорока пяти лет, ну никак! Конечно, разве можно найти идеального человека?
– Но он же плешивый! – На этот раз возмутилась Лорочка.
– Какой же он плешивый, его лысина очень мила и вообще, где ты видела настоящего мужчину без живота? Разве ты понимаешь в мужчинах? – Защищалась Фаина Абрамовна. И она была совершенно права.
– Давай немного повременим с этим, пусть она успокоится. – Попробовал вступиться Лазарь Наумович.
Но разве мужчина способен остановить еврейскую женщину, если она одержима правым делом!
Через месяц Лорочку нельзя было узнать, и не дай вам бог пригласить ее в еврейскую семью.
Но все проходит, так же как и рвение Фаины Абрамовны. И вновь над головой Лорочки засияло ласковое весеннее солнышко, и амур влетел в ее открытую форточку.
На этот раз амура именовали просто, Яков!
Если вы подумали, что Яков имя еврейское, вы глубоко ошибаетесь, по крайней мере, на этот раз. Но все бы ничего, если б не пластинка. Да, да, самая обыкновенная пластинка. Хотя можно ли пластинку с мелодией «семь сорок» считать обыкновенной, решайте сами.
Для тех, кто не знает, улица проспект Ленина и улица Осипенко находятся совсем недалеко друг от друга, уточняю – от дома Фаины Абрамовны до дома детей Лазаря Наумовича десять минут ходьбы. Что это значит? А значит это, что Фаина Абрамовна очень любит еврейские мелодии, а раз у Лазаря Наумовича есть такая пластинка, ее нужно принести.
Было уже поздно, когда Лазарь Наумович закончил свои дела и решил сходить в квартиру детей, чтобы взять пластинку. Но разве это имеет значение, если имеется ключ от квартиры, а ключ имелся.
Эдуард занимался своими делами в своей комнате, а личная жизнь сестры – это ее личная жизнь.
Лорочка была влюблена в Якова, а он просто от нее без ума! Вспомните, как это бывает – последний поцелуй оказывается первым, потому что так хорошо вам еще никогда не было.
Когда Лазарь Наумович тихонько постучал в дверь дочери, ее открыл взмыленный детина без носков, готовый врезать ему между глаз. Это бы и произошло, если бы в дверях стоял не он, а Эдуард.
Но я думаю, что повезло Якову. Лазарь Наумович только одно мгновение находился в растерянности, а затем молча развернулся, и больше его Яков никогда в своей жизни не видел.
На следующий день Лорочка, как побитая собачонка, сидела на кухне в доме Фаины Абрамовны и дожидалась отца. О том, что за разговор произошел между ними, можно только догадываться.

Мирон полулежал в кресле с открытым ртом, на глаза ему съехала фуражка. Иногда он чавкал беззубым ртом и постанывал, видимо, вспоминая что-то очень приятное из своей жизни.

Первая встреча с Лорочкой у меня произошла в скверике Пушкина, что за драматическим театром, на третьей скамеечке со стороны Волги. Девушка сидела, нервно перелистывая какую-то книжку. Я узнал ее сразу, по той фотографии, что видел у Мирона.
– Вас зовут Лора, а я Лев!
Она подняла на меня глаза, пристально посмотрела и весело рассмеялась.
– Ну что во мне смешного? – растерянно спросил я.
– Я с таким ужасом ждала, что опять услышу это мерзкое "Логха", а ты вроде нормальный!
Что ни говори, но с родословной у меня было все в порядке. Мама и папа самые, что ни на есть, настоящие евреи, оспорить это было просто невозможно. Но я совершенно не хотел с ней спорить.
– Ты знаешь еврейский танец «Семь сорок»? – спросила она.
Я никогда не танцевал еврейские танцы, но почему-то ответил: – Конечно, знаю!
– У меня дома есть такая пластинка.
– Может, я зайду к тебе послушать?
Она поднялась с лавочки и взяла меня за руку. Мы вышли из сквера и спустились на набережную. Рука была теплая и чуть влажная.
– Вот бы не выпускать ее никогда, – думал я. – Неужели она пойдет за меня замуж? А я еще думал, что все еврейки похожи на дочку Софьи Моисеевны.
Мы шли по набережной, и каждый думал о чем-то своем.
– Завтра! – произнесла она одно слово.
– А где? – спросил я.
– Приезжай ко мне вечером после девяти, и мы будем слушать «Семь сорок», хорошо!? – она смотрела мне в глаза и улыбалась, не разжимая губ, лучиками морщин вокруг глаз.
Мне стало неловко от ее приглашения и этих лучиков.
– Но я живу на «Безымянке», будет трудно уехать.
– А зачем? Ведь завтра пятница.
Я совсем перестал понимать, что значат ее слова, то ли она шутит, то ли серьезно. А может, я просто выдумываю, или заблудился в своих мечтах, а на самом деле это вообще ничего не значит?

Первый раз в жизни я пришел в гости к девушке с цветами, а еще захватил бутылку вина, портвейн «три семерки». Лора посмотрела на меня и опять рассмеялась.
– Ты что, свататься пришел? Так это не сюда. Или ты съел что-то несвежее? – и она опять рассмеялась.
Спать мы ложились поздно. Эдуард в своей комнате, Лора в своей, а мне постелили на диване в зале. Я слушал, как Лора ходила у себя по комнате, шуршала одеждой и постелью. Потом все стихло. Сердце бешено колотилось, я еле сдерживал дыхание. Мне казалось, что она слышит и мое дыхание, и мое сердцебиение.
И вдруг начало сводить живот. Резь становилась невыносимой, я уже понимал, что могу не успеть добежать до туалета.
Почти не наступая на пол, я пробрался из туалета на диван и, еле сдерживая дыхание, лег бочком.
В комнате Лоры зажегся свет.
– Что случилось, – спросила она, изображая непонимание?
– Я съел что-то несвеженькое, – пробормотал я. – Теперь уже хорошо, но я лучше поеду домой.
Был третий час ночи.
Директор базы, к сожалению, из меня не вышел.

поделиться

Лев Симсон

01.07.2005