Я – счастливая

Пожалуй, это был один из тех последних теплых осенних деньков, когда предчувствие долгой суровой зимы выманивает нас куда-нибудь в парк или редкий лес, где желто-бурый густой слой сухих листьев на не вымерзшей все еще зеленой траве приковывает взгляд своей пестротой, а вдохновенный запах осени порождает удивительное чувство покоя и желание просто молчать и слушать монотонный шелест листьев под ногами. Рита теперь предавалась именно этому дивному состоянию бездумья. Заброшенный парк в старой части города – излюбленное место прогулок – открытый Ритой еще много лет назад, казалось, вместе с ней проходит вечные стадии земного существования всего живого: сначала взрослея, медленно разрастаясь вширь и ввысь, а затем, начиная потихоньку стареть то повалившимся высохшим деревом, то полуразрушенной дождями и ветрами гипсовой статуей рядом с зеленой парковой оградой из выродившихся пихт.
В душе Риты еще горчил осадок от утренней ссоры с мужем, и она старалась гнать прочь навязчивый вопрос, все чаще всплывающий на поверхность ее сознания, вопрос о том, счастлива ли она на самом деле.

Жизнь сорокадвухлетней Риты была, как считала она сама, вполне типичной, и больших причин сетовать на судьбу Рита не видела. И все же что-то произошло за последние три-четыре года, натянувшее на ее лицо несъемную маску усталости, а потускневший взгляд когда-то озорных зеленых глаз заметно старил ее. «Что же изменилось? И когда все это началось?», – классическая мысль о том, что корни всего происходящего ныне следует искать в прошлом, уже не раз находила свое подтверждение и в жизни Риты.
Незаметно погружаясь в состояние тихой задумчивости, Рита вынимала из плотно заполненного сундучка своей памяти бережно хранимые там картинки и безделушки. Вот она быстро не без удовольствия перелистала книгу ее успехов и побед, потом стала с нежностью рассматривать черно-белые фотографии старых друзей и родных… Её взгляд задержался на фотографии отца, сидящего за большим обеденным столом, живо жестикулирующего руками. Этот случайный кадр возвратил Риту в пору ее многословно-рассеянного детства, символами которой были хронически незаживающие колени и хронически-воспаленное, скрываемое от взрослых, чувство оценки их поступков. Собственно, эта оценка не была чем-то специальным и занятным для быстроногой звонкой Риты, это было, скорее, чем-то происходящим на уровне эмоций, но почему-то запоминающееся своим горьким привкусом.
«Да, теперь я хорошо помню, – тогда за столом я, обиженная на родителей, кажется, за то, что заставляли есть, назвала их плохими людьми (Господи, как легко нам, несмышленым, выплескивать свои огорчения, не задумываясь над тем, что же на самом деле стоит за употребляемыми нами словечками). Папа с мамой растеряно переглянулись. А потом мама сказала, так уверенно внушительно сказала, что стало совершенно ясно, – она знает это точно: «Рита, если бы все люди были такими «плохими», как мы с отцом, мир был бы близок к совершенству». Мамины взрослые речевые обороты были не совсем понятны мне тогда, но слова эти я запомнила на всю жизнь.
...О, а вот выпускной альбом. Не люблю эту прическу, а тогда нравилось, модно было. И другим нравилась, многим нравилась. Сколько сказочных комплиментов просто на улице, от случайных незнакомых мужчин. Помню каждое слово. Так приятно было! Потом смотрела на себя в зеркало, пытаясь понять, что же их так взволновало. И говорила себе: «Я – счастливая! Такие родители! Такие комплименты! А сколько мыслей передумано и тщательно разложено по полочкам подсознания. Определенно, счастливая».
А эти фотки не нравятся моему мужу. Оно и понятно, – здесь кучка моих романов. Я была горда их любовью... и была счастлива своими молодостью и силой. Переживала, как все, страдала, мечтала, желала... Потом встретила его, Анатолия. Позвольте представить: Анатолий – мой муж. Он был чист и постоянен. Постоянен во всем. Консерватизмом это называется. Великолепное, я вам скажу, качество – человек всю жизнь любит одну женщину и моет голову одним шампунем. Именно это постоянство сыграло свою решающую роль. Я стала его женой, несмотря на ту огромную социальную пропасть, которая нас разделяла. И мысленно повторяла снова и снова: «Я – счастливая. Я не предала. Я вошла в семью, которая всей своей сутью душит меня. Но, в конце концов, я же выходила замуж не за родных Толика, а за него, за него. Он – совсем другой, он – белая ворона в его семействе. И тоже заслуживает счастья. Мы – счастливы. Я – счастливая».
Душно было, пока не переехали в свою первую отдельную квартиру. А потом и вовсе стало дышать нечем. Казалось, Анатолий, вывез в себе самом все удушье последних семи лет нашей жизни под одной крышей с его родными. Потом стало очевидным, что ничего он не вывез, это – всегда было, это – он. А я все повторяла себе: «Я – счастливая. У меня хорошая семья. Мы столько лет вместе. А если что-то иногда и не клеится, так ведь жизнь... Любовник (Кириллу не нравилось, когда я так его называла, он предпочитал классическое «любимый человек», что, впрочем, как раз и отражало мое к нему отношение), любимый всегда рядом. Я – самая счастливая».
На этом снимке мы все вместе. Кирилл с Толиком часто ездили играть в теннис, иногда и меня брали с собой. Они – старые друзья. Типичная ситуация: лучший друг мужа – любовник жены.
А это я на велике, улыбка до ушей. Мама говорила, что все отдала бы только за то, чтобы видеть тот счастливый свет в моих глазах. Она увеличила эту фотографию и повесила у себя в спальне... Но нет ничего вечного.
Кирилл женился и переехал в другой город. Это было разумно, лучше для нас обоих. Я стала плаксивой, раздражительной... А потом, однажды посетив врача с частыми приступами мигрени, даже не заметила, как, переходя из рук в руки то одного, то другого специалиста, постепенно привыкла к чувству (да-да, именно, к чувству) больного человека... И все же, расцеловав вечером перед сном дочурку Анютку, снова повторяла: «Господи, какая же я счастливая! Моя Анютка, сердечко мое, душечка. Муж – прекрасный человек. Он все также любит меня и все также моет голову одним шампунем».

– Я – счастливая, – еле слышно произнесла Рита, обращая взгляд куда-то к верхушке старой рябины, слегка сгорбившейся под весом густо насаженных на ее ветви сочных гроздьев, и грустная улыбка на мгновение расправила глубокую морщинку хмурости, поселившуюся над левой бровью Риты пару лет назад.

поделиться

Татьяна Калашникова

28.09.2007