Жены моих мужчин

«Мой первый мужчина, Коля, был женат. Его жену звали Тая. У них было двое детей – две дочки, которые быстро обо всем догадались. Тая была великолепна. Мы подружились, и скоро она стала мне куда более симпатична, чем ее муж, в хорошем смысле, конечно. Мы выпивали с ней вдвоем, связав ремнем пьяного Колю, решившего побуянить. Но с одной женщиной он еще мог бы справиться, а жена и любовница вместе сумели его скрутить, и теперь он лежал на полу и грозился кого-то оттрахать. Он был неспособен на это и мог только угрожать, правда, у него были пальцы и язык. Пальцем он и лишил меня девственности.
Тая спокойно говорила мне, что Коле ничего в этом смысле не надо. Но она была не совсем права. В иные моменты я боялась, что он растерзает меня своими пальцами. Он ничего не мог, но говорил, что бережет меня, а я посмеивалась в душе над этим наивным враньем.
Меня мучили угрызения совести, ведь я бесчестно поступала по отношению к Тае, которая не сделала мне ничего плохого. А Коля уже предлагал мне руку и сердце, собираясь уйти от Таи. Но мне было только семнадцать лет, и я не любила Колю, начинала уже немного тяготиться им. А он любил меня, как я теперь понимаю. Тогда же меня раздражало, как он выказывал свои чувства – завидев меня, бежал мне навстречу, садился на корточки и начинал скакать, как заяц, вокруг меня. На нас смотрели как на ненормальных. И я начала отдаляться. К тому времени я уже встретила свою роковую любовь. Его звали Митя. И он тоже был женат.
С Колей я попрощалась, оттолкнув его в дверях, когда он хотел меня поцеловать. Я бегом слетела вниз по лестнице, а Коля выскочил вслед за мной и отчаянно крикнул: «Но ты все равно не исчезай!»
Прошло пять лет, а я до сих пор будто слышу его крик. Как же я была тогда глупа и самоуверенна. Отшвырнув Колю, я неистово бросилась в объятия Мити. А он бил на жалость, рассказывая, как издевается над ним его жена. С ней дружить я уже не собиралась. Я ненавидела ее как человека, как женщину и как досадную помеху на своем пути. Я думала, что, раз она такая плохая, дрянь и стерва, то он непременно выберет меня. Он тоже обещал развестись, но когда прошли два с половиной месяца, я заметила, что он стал вести себя как-то не так.
Мне стало жутко, я думала тогда, что не смогу жить без него. Он все еще обещал развестись с женой и жениться на мне, но я замечала, как боится он своей жены, как тщательно следит, чтобы я не забыла ничего в квартире, чтоб нас никто не увидел вместе, чтоб я не звонила, когда она дома. Нормальный страх обычного мужчины, а два месяца – достаточный срок, когда мужское желание, именуемое для удобства любовью, начинает улетучиваться.
Но Митя говорил, что его жена Тоня не любит его. А я перестала ненавидеть ее. Она была нормальной женщиной, и когда Митя попал в больницу, она бегала туда каждый день. Незадолго до этого я тоже недели две полежала в больнице, где Митя не навестил меня ни разу. Впрочем, я делала большую глупость – уговаривала его бросить пить. Меня беспокоило его здоровье и еще его глаза, его синие глаза, которые утром были темно-серыми от похмелья, а вечером становились грязно-голубыми от выпитого литра. Тоня же пила вместе с ним. Она хорошо зарабатывала, намного больше, чем он. Денег, которые он получал за месяц, могло хватить только на то, чтоб каждый день выпивать по литру водки (это была его норма). На закуску, сигареты и все остальное не оставалось ни копейки. Я же была, безусловно, юна и прекрасна, но бедна, как церковная мышь. Он бегал ко мне за любовными утехами под видом похода в магазин, заявлялся с полными сумками продуктов, я смотрела и облизывалась, но это он нес домой, покупки по списку, денег ему было выдано в точности и не больше. Тщательно подмывшись и застегнув ширинку, он хватал сумки и несся домой, отпихивая меня, если я вставала у него на пути, чтоб хотя бы поцеловать на прощанье.
Но это было уже на закате наших отношений. Митя больше не приводил меня к себе домой в отсутствие жены, боялся потому, что один сосед сказал ему: «Какая у тебя молодая любовница!» Значит, меня видели, и Митя был в опасности, бедный зайчик! И теперь он ходил ко мне, но уже не говорил, что я ему снилась, и что он тонет в моих глазах, просто делал свое дело.
Примерно тогда же подумала я вдруг, что беременна. Я была совершенно счастлива, представляя себе, как во мне будет расти наше с Митей общее продолжение, в котором мы наконец полностью слились, чего нам никак не удавалось сделать в жизни. «Беременна, а врачи на что, я-то здесь причем?» – огорошил меня Митя. Порядочные мужчины дают деньги на аборт, менее порядочные оскорбляют и сбегают. Но Митя не предложил и денег, даже в долг. Меня тогда отец выгонял из дому. Он делал это регулярно весной и осенью, когда у него по сезону обострялся психоз. Митя говорил мне, что у него есть когда-то заработанная или украденная тысяча долларов, которую он иногда ссужал в долг дальним родственникам. И я попросила у него эти деньги, тоже в долг. Мне пришла в голову мысль, что на эти деньги можно купить какое-нибудь плохонькое жилье, домик–развалюху или комнату в бараке, только бы оттуда никто не гнал. «Ну, раз ты просишь денег, тогда пошли трахаться!» – решил Митя.
– А как быть с ребенком?
– Разберемся, – буркнул Митя, торопливо расстегивая ширинку и вываливая синевато-белое хозяйство.
Но у него ведь был сын от первого брака, значит, какой-то другой женщине, одной из своих жен, он позволил родить. Тоня была его третьей женой, ее он взял с ребенком и вырастил его. Мне же предстояло сделать аборт и идти жить на улицу, или не делать аборта и жить с младенцем под мостом, без копейки денег.
Правда, скоро я поняла, что беременность мне померещилась, а позже выяснилось, что моя способность к деторождению примерно такая же, как у мраморной статуи.
Расставаясь постепенно с Митей, я вспоминала Колю, чувствуя, что жизнь наказывает меня за него.

А жена моего третьего умерла за полтора года до нашей с ним первой встречи. Беда моя в том, что я люблю мужчин постарше, мальчишка бы меня не заинтересовал, поэтому мне беспрерывно попадались женатики. Встретив вдовца, я подумала, что нашла сокровище. Правда, его жена незримо присутствовала на всех наших встречах. На первом свидании он – его звали Родион – поднял голову и спросил у невидимой покойной жены: «Оля, можно я с Катей трахаться буду? Она – хорошая девочка». Катя – это я. Опустив наконец голову, Родя объявил, что Оля дала ему санкцию на встречи со мной. В этот вечер он долго и подробно говорил только о ней.
Она умерла от рака мозга. Родион ухаживал за ней, как за младенцем или как за лежачим больным, по действиям это было одно и то же, но по смыслу – огромная разница. Родион жил в двухкомнатной квартире, в маленькой – спальне, он использовал меня «в хвост и в гриву», а большая комната была нежилой. Там доживала свои дни Оля, там она умерла, и Родион не пускал меня даже на порог этого музея. Меня это злило, я спрашивала: «Боишься, что оскверню!?»
Он ничего не отвечал. Он восхищался моим сходством с Олей, но относился ко мне, как к шлюхе, норовя утром всучить мне деньги в сумме, которой как раз хватало на пачку сигарет. В общем, меня оценили, я стоила немного.
С вечера он напивался, бегал по квартире голым и клялся мне в любви, а утром опохмелялся, одевался и начинал убирать следы вчерашней оргии, обходя меня стороной, как чужую вещь, оставленную кем-то ненадолго и нарушавшую идеальный порядок его дома. Я уходила под его холодным взглядом, проверявшим, не забыла ли я что-нибудь и выражавшим нетерпение – когда ты уже свалишь отсюда – будто говорили его глаза.
Я уходила, как оплеванная, и снова вспоминала Колю. Как однажды он потерял меня из виду на две недели, а когда снова нашел, то дрожащим голосом спел мне песню Вертинского «Дорогая пропажа». Я вспоминала, как он носил меня на руках. Никто и никогда после него не носил меня на руках.
Замкнутый круг держал меня крепко, будто карусель, с которой никак не сойти. Проходило несколько дней, и Родион звонил мне, нетрезвый и ласковый. «Приезжай ко мне, девочка, прямо сейчас, мне хочется!» – блеял он. «Что такое "прямо сейчас", я тебе что, "девочка по вызову"?» – законно возмущалась я.
«Приезжай или катись ты в сраку!» – свирепел он. Я вешала трубку. Через пару дней, когда он был в чуть более человеческом состоянии, мы мирно договаривались о свидании, встречались, и все повторялось снова, иногда чуть по-другому, но в целом так же. Как-то я, жалуясь ему на свою жизнь, обмолвилась: «Был бы хоть ребенок у меня, все же родная душа!» «От меня у тебя детей не будет, я не допущу этого, а если что и будет, я здесь ни при чем!» – ораторским голосом объявил Родион. Да, Коля меня берег, я стала это понимать, а теперь меня уже не берегли. Нет, мною пользовались, как сортиром.
Однажды он повел меня на кладбище, навестить могилу Оли. Возле памятника был крест, который Родион сделал сам, из алюминиевых трубок. А к перекладине креста был приделан портрет Оли в пластиковой рамке.
Когда мы пришли на кладбище, звонили колокола, и когда мы уходили, снова был колокольный звон. На кладбище ходят до полудня, так что пить мы начали прямо с утра и к вечеру дошли до точки. И вот тогда Родион посмотрел мне в глаза и сказал: «Но как ты на нее похожа, ты сегодня стала как ее родная сестра, Оля вселилась в тебя там, на кладбище!» После этого он имел меня, как имеют шлюх, а утром, как обычно, торопливо выставил за дверь.
Одним погожим вечером мы вышли прогуляться. «Семейка вышла пройтись», – неожиданно сказал Родион. А в другой раз мы стояли возле подъезда, когда вдруг к нам подошел какой-то пьяный и заявил, что хочет поговорить с девушкой – со мной, то есть. На это Родион ему ответил, что я же, мол, не пристаю к твоей жене, так какого хрена? И когда мы поднимались в квартиру, повторил мне: «Я сказал слово "жена"».
После этого я стала думать, что не все так плохо – быть может, он поймет, что я человек, а не подстилка. Еще через некоторое время я собралась с духом и сказала ему: «Давай поженимся». «Это исключено!» – ответил он.
– Но почему?
– Потому, что это уже будет не только физическая, но и моральная измена Оле.
Тут я озверела: «Так, значит, я – измена, значит, я – грязь, ну погоди, я тебе это припомню!» Впрочем, была в этом своя правда, ведь от мертвой женщины нельзя уйти. И снова вспомнила я Колю, выплясывавшего вокруг меня танцы папуасов и однажды сказавшего Тае, что уйдет ко мне. «Где вы жить-то будете?» – резонно спросила невозмутимая Тая. Колин крик на лестнице все так же звучал у меня в ушах, когда вспоминала об этом, я снова слышала его. Это не давало мне покоя, будто я ни за что ударила ребенка, это гложет меня до сих пор. Прости меня, Коля. И Тая, прости.
А портрет Оли на могиле висел спокойно, но вдруг перекосился – пластиковые штуковины, прикреплявшие его к кресту, не выдержали морозов и треснули. Когда Родион пришел на кладбище и увидел, что произошло, он хотел поправить портрет, взялся за него, тут окончательно лопнуло и второе крепление, и фото соскользнуло Родиону в руки. Он принес портрет домой. Вечером я позвонила, и Родион все мне рассказал. «Оленька домой захотела, теперь мы снова вместе!» – закончил он. Я поняла, что здесь мне надеяться не на что. Мертвая женщина победила.

Долго никого у меня не было, но однажды появился Евгений, Евгений-гений. Никогда бы не подумал никто, что низкорослый, щуплый, с виду только очки и нос, Евгений смог вызвать у меня такую бурю эмоций. Воистину, Евгений-гений. Надо ли повторяться? Он тоже был женат. Женат прочно, прочнее бетона, алмазов и вечных пирамид.
Но это не мешало называть ему женой меня и намекать на обзаведение потомством. Я делала для него все, то чего не делала ни для кого из его предшественников. Я целовала ему ноги и обегала с ним всех врачей, когда он заболел. Не жалела никаких денег на подарки светилам медицины.
Я была счастлива, но во мне копилась обида и боль. Чем больше он трепался о своей любви, тем меньше я ему верила. Постепенно я прозревала, понимая, что он любит только свою жену.
Всё шло к тому, что она нас застукает. Так однажды и произошло.
Каковы были его действия? Да весьма просты. Он ушел от меня. Как говорится, Штирлиц провалился и успел сбежать, пока не стало еще хуже. Закономерно и логично. Евгений вообще всегда был очень рассудителен. Но где же это дурацкое лезвие, будь оно неладно!? Да вот оно. Ну, начнем. Только бы мама не проснулась и не помешала мне! Записку? Да ни к чему. Банально.
И совсем не больно, нет. Как некрасивы вены, будто вывернутые наизнанку. Пошла кровушка, полилась… Пусть плачут, пусть… А может, не надо… не надо… не на…»

На этом записи обрываются.
Моей подруге Кате было двадцать четыре года. Вчера я пришла навестить её могилу и почти столкнулась там с гением-Евгением. Я его узнала. Он услышал мои шаги и обернулся. Я спряталась за дерево. Он «проверил местность», меня не увидел, но на всякий случай пустился наутек. Евгений-гений стыдился Катьки, даже мертвой.