«Cоциально-культурное явление»

"В Америке жить не смог"

– Александр, вы  – коренной москвич?
– Я родом из Калужской области. В столицу меня привезли рано, когда мне было три года. И я вынужден был расти в этом городе.
– Любите столицу? 
– Теперь уже меньше, почти нет. Раньше Москва, при всех ее недостатках, была городом для жизни, теперь она стала городом для выживания. Я еще помню ту, старую Москву. Арбат, по которому ходил троллейбус, старые московские дворы. А сейчас в этом городе собрана вся попса мира. Здесь можно зарабатывать деньги, проводить выходные, сюда можно приезжать в качестве туриста на каникулы, но не больше.
– И как вы там выживаете?
– А мы с Катей  живем за городом, на даче у ее родителей. Так сложилось, что у меня нет квартиры. Однажды я неудачно вложился в недвижимость и остался ни с чем.  Правда, теперь на дорогу до Москвы каждый день у нас уходит по 4 часа. Если учесть, что до Самары мы летели  полтора часа, можно понять, сколько времени мы ежедневно тратим впустую.
– Александр, почему в свое время вы решили  эмигрировать в Америку?
– А терять было нечего. Я  эмигрировал  со своей первой семьей.  Ребенку было  1,5 года. Я только ушел из театра, и мне хотелось чего-то нового. Была такая сильная тяга к перемене мест.
– Боялись уезжать?   
– Нет. Первое время было забавно, весело и даже как-то отчаянно. Сложности начались потом, когда я стал втягиваться в американскую жизнь, осознавать всю систему отношений и понимать, что иллюзии рассеиваются.
– А какая там система отношений?
– Один ураган это уже показал… Там очень большая дистанция между человеком и человеком, почти космическая.  Дистанция есть даже между теми людьми, которые долго знают друг друга,  живут вместе, дружат, ходят на вечеринки. Лично я не могу так существовать, когда между мной и окружающими меня людьми такое леденящее пространство и отчуждение.  
– Знаменитая история о том, как вы вялили на балконе рыбу, вас в этом лишний раз убедила?
– Да. Это уже хрестоматийная история. Моя американская соседка возмутилась тем фактом, что на балконе у меня вялится рыба, которую мы с отцом наловили. Вы знаете, как пахнет вобла, тем более вобла, которая висит на соседнем балконе, обмотанная тремя слоями марли? Я оставил рыбу и спокойно уехал на несколько дней. Но соседка пожаловалась даже не на запах, а на то, что у меня на балконе мертвая рыба.
– Она была членом  "Гринпис"?
– Нет, она просто боялась  заражения. Она сочла, что на балконе не место мертвой рыбе, как она это сформулировала по-английски "дэд фиш". Налетят мухи и принесут инфекцию. До суда дело не дошло, хотя я был готов. Я стал настаивать, что она нарушает мои конституционные права, поскольку у русских рыба – это символ христианства.   Курьезная, конечно,  история, но показательная для американцев.

"Журналист" – это оскорбление

– Александр, вы вернулись, а ваша жена и дочь остались в Америке. Не жалко их было там оставлять?
– Я же не бросил их там. Мы с женой разошлись до того, как я решил вернуться в Россию.
– Сложно воспитывать ребенка на таком расстоянии?
– Да я и не воспитываю. Невозможно воспитывать детей, когда они живут за океаном. Первая жена делает это. И, думаю,  у нее хорошо получилось –  дочка у меня приличная вполне, говорит по-русски.
– Последнее для вас важно?
– Конечно, очень важно. Это еще один ментальный ряд, который позволяет обогащать себя, потому что Толстой в переводе – это Толстой в переводе, не больше.
– Вы были актером, играли в театре. Почему однажды резко решили сменить  сферу деятельности и стали журналистом…
– Журналистом по сути я никогда не становился и никогда не стану. Слово "журналист" для меня –  оскорбление, потому что я не верю в объективную подачу информации, никогда не верил и никогда не поверю. Человек пристрастен либо от природы, либо он пристрастен за деньги.
– Как же так случилось, что вы, житель США, оказались на российском телевидении?
– Это произошло, как и все в моей жизни, случайно. Я служил  в США  на втором русском телевидении. Делал 15-минутные сюжеты. Мне было скучно сидеть в студии, и я постоянно где-то ездил, что-то снимал. Эти репортажи почему-то пользовались особым успехом. И однажды мой друг Гаррик Антимоник, бывший продюсером на том телеканале,  отправляясь в очередной раз в Москву на ТВ6,  прихватил с собой и мои сюжеты. После чего с ТВ6 мне пришло официальное приглашение  приехать на обсуждение идеи.  Так появилась программа "Нью-Йорк, Нью-Йорк".
 
"Не хочу показывать свой фильм"

– Что из себя представляет организованное вами движения "Образ будущего"?
– Движение рассчитано на интеллигенцию, оно не политическое. "Образ будущего" призвано объединить людей, которые попытаются сделать все возможное для того, чтобы превратить то народонаселение, которым мы стали в последнее время, в период пертурбаций нашей истории, в настоящий народ, и вернуть нас в статус цивилизации. Сейчас, как мне кажется, ситуация в этом плане тяжелая. Есть огромное количество противоречий.  Но я попытаюсь приложить все усилия, чтобы "Образ будущего" сделать и хорошим PR-событием. Привлечь к этому людей, и сделать СМИ скорее сторонниками, чем противниками.  При этом я хочу подчеркнуть, что если вдруг выяснится, что большинство людей в нашей стране стоит на либеральных позициях, то я тихо и спокойно уйду и оставлю все как есть.  Если окажется, что большинство у нас – коммунисты, то я тоже тихо и спокойно уйду. А если найдется какая-то средняя позиция, как я всегда говорю – если  "Янь" и "МЫнь" срастется в сознании народа, тогда,  может быть, я смогу что-то сделать …
 – Александр, фильм "Пастух своих коров" был снят еще три года назад. Почему вы показываете его только сейчас?
– На самом деле я не хотел его показывать. У меня нет страстного желания, чтобы фильм посмотрело большое количество людей. Впрочем, мне кажется, этот  фильм сделан так, что он будет смотреться и  через 10, и через 15 лет.
– Странное для режиссера желание – не показывать свое творение. 
– А показывать свое кино – это настоящая и очень тяжелая работа. Обычно, когда демонстрируется мой фильм, я нахожусь в зале. Мне очень важно понять, как зрители смотрят, что слышат, что – нет. Я переживаю каждый шорох, каждый кашель и, не дай бог,   разговор по мобильному телефону. Для меня это как кинжал в сердце. Сразу же вспоминаются тысячи вещей, связанные со съемками. В данный момент фильм идет в зале, и я его будто не показываю. И не только потому, что сейчас общаюсь с вами, а просто потому, что психологически не готов его показывать (интервью с Гордоном проходило во время показа фильма. – Прим. авт.).
– Фильм снят по книге вашего отца Гарри Гордона?
–  Да. Гарри Борисович по образованию – художник, он окончил Суриковское училище. Потом он долгое время писал стихи и со временем перешел к прозе. «Пастух своих коров» – одна из первых его повестей. Когда я ее прочел, я вдруг увидел там кино и попросил отца написать сценарий. Он написал, я прочитал и сказал, что это – не сценарий. Гарри Борисович ответил, что я ничего не понимаю. И мы стали снимать кино. Работать с отцом безумно сложно.
В фильме мне нравится длинная зимняя сцена похорон, где герой Колька  тащит гроб отца на кладбище по реке, по льду, потому что другого пути нет. Так как эти сцены мы снимали первыми, когда Гарри Борисович еще не успел очухаться, их я считаю лучшими. А потом, когда начался трехмесячный съемочный процесс,  появился очень яркий оператор, а  Гарри Борисович вдруг вспомнил, что  он еще и художник, вот тут-то они меня буквально замордовали.

"После фильма поссорились с отцом"

– Александр, вы рассказываете очень непростую историю человека, оставившего большой город ради одинокой жизни в деревне, где он становится пастухом.  Герой переживает смерть отца, сестры и в конечном итоге нелепо погибает сам. Почему все так трагично?
– Потому что человеку свойственно бросать вызов, вызов окружающей среде, богу, соседу, кому угодно. В человеке силен дух соперничества. А в случае с Колькой представления о свободе, на мой взгляд, отвратительно поняты и дурно истолкованы. Если свобода воспринимается человеком как цель, то рано или поздно он становится ее рабом, и она непременно ведет к неприкаянности и ненужности. Интересно, что только через пару лет я понял, что снял, в общем-то, антилиберальную картину. Свободы во что бы то ни стало быть не может. Открытие меня поразило.
– У антилиберального героя Кольки есть прототип?
–  Да. И, слава богу, он  жив, здоров, живет в деревне. Хотя не уверен, слава ли богу. Наша семья знает его уже несколько лет, мы приезжаем навещать его раз в два месяца. Жить ему, конечно, тяжело. Изба у него –  XVII век. Света не бывает 50% времени, висят какие-то проволоки, веревки и прямо в доме есть загон для ягнят. Единственное, что выбивается из общей картины, – это телевизор. Мы пытались показать ему фильм. Я говорю ему: "Коль, смотри, это про тебя". Поначалу он не проявил интереса, но потом все-таки  посмотрел и сильно обиделся на Гарри Борисовича. 
– Естественно, умирать в конце фильма никому не хочется…
– Я считаю, это самое гуманное из того, что с ним могло произойти. Он сам превратился в одну из своих коров, у него уже нет никаких человеческих запросов. Осталась единственная но-та выживания. Мы разошлись с отцом в одной очень важной вещи. В повести он его жалеет. В фильме я его – нет. И это принципиально. На мой взгляд, это трагедия, а в трагедии не может быть соучастия и сопереживания. А Гарри Борисович  написал драму. После  этого мы с ним сильно поссорились, помирились с большим трудом.  
– Съемочный процесс был сложный?
– В общем, да. Те же коровы дали нам жару. У нас был один курьезный случай. Мы снимали сцену, когда перед смертью Колька смотрит на небо и видит там луну и корову, которую принимает за ангела. И вот мы только подвесили "луну", собираемся ставить в кадр корову, но, оказывается, ее нигде нет. Потом нашли ее где-то под кустом. У нее веревка обмоталась вокруг шеи, она начала задыхаться и была уже почти при смерти. Мы не знаем, что делать, кричим хозяину, он был там же: "Сан Саныч, у тебя корова-то сдохла!" А он вместо ахов и охов начинает считать, сколько он за нее выручит. Но, слава богу,  нашелся  кто-то, кто  подбежал к корове, дал ей пинка и стал делать ей рот в рот искусственное дыхание. В общем, кое-как уговорили ее жить дальше, поставили в кадр. Потому она там такая смирная стоит.
 
"С Соловьевым друзьями никогда не были"

 – Александр, вы телевизор смотрите?
– Футбол смотрю, новости. Сериалы плохие тоже люблю смотреть.
– А сериалы зачем?
– Знаете, как это хорошо. Тупо уставиться, когда такой бред показывают.  Под него думать хорошо, мысли текут вяло, неторопливо.
– Ну хоть что-то из последнего увиденного вас удивило? 
– Нет. Меня на телевидении  уже вряд ли чем можно удивить. Предел падения достигнут. Я думаю, что хуже уже не будет.
– Так или иначе, но телевидение дает вам возможность на жизнь зарабатывать.
– А это единственное, что меня привлекает в этой работе.
– В чем суть нового шоу с вашим участием, которое готовится на Первом канале?
– Это ток-шоу, которое будет называться  "Гордон-2030" . Там буду выступать два докладчика, и, исходя из темы программы, они будут рассказывать о своем видении того, какой будет Россия в 2030 году.  В зале будут находиться экспертные сообщества, которые будут высказывать свою точку зрения.  Одно из сообществ представлено детьми. Во время съемок они давали, пожалуй, самые интересные оценки. Меня поразил один мальчик, который на пафосные высказывания вроде: "Вы будущее поколение, на вас надежда. Вы должны так много сделать", встал и сказал: "Ну, понятно, мы будущее поколение, мы что-то там должны построить... Ну а вы-то где были? Вы что сделали?"  Студия взорвалась аплодисментами.
– Многие отнеслись неоднозначно  к вашему участию в шоу "Стресс".
– Я тоже.
– Как же вас туда занесло?
– Вы же сами сказали, что телевидение – это способ зарабатывать деньги. На тот момент у меня не было денег, и я пошел вести "Стресс".
– Вы кокетничаете.
– Нет, абсолютно. Я должен кормить не одну семью, а несколько. Других предложений у меня не было, и я согласился на эту работу. 
– Работали через силу?
– Достаточно сказать, что за одну запись – это два дня, в течение которых пишется пять программ,  я худел на два килограмма.  Количество отрицательной энергии, которую эти люди приносили в студию, было настолько велико, что я никак не мог это побороть. Это был самый тяжелый проект в моей жизни.
– Как вы относитесь к ведущим вроде Малахова? 
– Он – профессионал. Конечно, я могу  одобрять или нет то, что он делает, но он – настоящий профессионал. Я помню его еще в "Утре", когда приходил к нему в программу. Тогда он был одним, потом пошла "Стирка", и он стал вести себя по-другому, потом  были "Пять вечеров", и он снова изменился. Он  – профи.
– А с Соловьевым общаетесь?
– При встрече здороваемся.
– Вы не друзья?
– Нет, и никогда ими не были. Володя человек широких моральных правил. Я не могу утверждать, что мои правила более узкие. Наверное, я просто гораздо ленивее, чем Соловьев.  А его энергия меня  удивляет. Программа на радио, две, а то и три программы на телевидении. На мой взгляд, это чересчур.
В моей жизни был такой период, когда у меня шли две программы на Первом канале, при этом была еще программа на радио.  А еще спектакли в театре, к тому же я начинал снимать кино. Меня хватило только на год. А он видите какой – "перпетум мобиле".
 
"Женщины – это неизведанные животные"

– Александр, правда, что вы планировали проект о женщинах, который так и не вышел?
– Да. Он должен был называться "Гордон Жуан, или Все, что человек должен знать про женщин".  Но не получилось. Эпиграф мы взяли из Бунина  – "женщина очень похожа на человека и живет рядом с ним". Там все неплохо было сделано… бы. К сожалению, проект так и не вышел из-за финансовых проблем.  Когда у нас стали появляться фильмы о живой природе, об обезьянах, жирафах, я подумал, почему бы не сделать такое же кино о женщинах.
– Мы для вас – животные?!
– А я в слове "животное" не вижу ничего плохого, потому что я к животным очень хорошо отношусь, с большим уважением. Ну, хорошо. Если вам не нравится "животные" –  инопланетяне, растения, розы, то есть некий объект, который лично я понимаю с трудом, и мне очень хотелось, используя научные методы, попытаться узнать о нем больше.
– И как  бы вы это узнавали?
– Есть разные методы: от наблюдения до провокации…
– И вам  было не жалко женщин?
– Сейчас, наверное, да. Тогда нет. Молод был, каюсь. Это был лет 6 назад.
– Вы  женщин-то вообще любите?
– Это все равно, что спросить про детей. Своих – да,  чужих – не очень.

– А с Катей  вы как познакомились?
– Меня все время оскорбляют, называя ее отцом. Оказывается, мы внешне похожи. Нам многие об этом говорят. А познакомились мы так. Я снимал "Пастух своих коров", и у меня выдался длинный выходной. Я приехал в Москву и пошел в ресторан. Помню, стоял на улице перед ресторанами, они находятся рядом, дверь в дверь, и думал, какой выбрать. В конечном итоге определился, зашел, сел за столик, заказал себе пиво, и тут подходит Катя. Она тогда была с каким-то своим кавалером. Она протянула мне книжку, которую сама написала, и сказала: "Вот прочтите на досуге". А я говорю: "Прочесть-то я прочту, но потом  нужно что-то ответить. Телефон оставьте". Она оставила. Так как книжка была нетолстая, я прочитал ее, еще сидя в ресторане. И когда она выходила со своим кавалером, я сказал ей: "Это, конечно, не литература, но это определенный способ познания. Мне кажется,  я с вами лет двадцать жил". Она мне ответила: "Мне всего двадцать". Развернулась и пошла…  Ну а там – слово за слово, как это обычно бывает.
– Так это же судьба.
– Как там у Межерова:  "Зачем случайность называть судьбою…"  Кто знает, случайность это или судьба.

Сама Катя ГОРДОН на пресс-конференции на вопрос журналистов о том, как выйти замуж за Гордона, ответила:  
– Мне кажется, что лучше этого не делать. Я думаю, что буду последними граблями, на которые он наступит, и шансов ни у кого не будет (смеется). А если серьезно, то на самом деле лучше этого не делать.  Если бы я не влюбилась, то замуж точно бы не вышла, потому что у нас так много всяких проблем: и бытовых, и идеологических. Это ужасно осложняет жизнь.
И если супруга считает, что Александр Гордон может существенно осложнить жизнь, то сам телеведущий, как-то скромно назвавший себя «социально-культурным явлением», придерживается другой точки зрения. Он не может терпеть, когда при нем оскорбляют женщин, детей и страну. В таких случаях у Гордона, по его словам, чешутся кулаки и на груди вырастает табличка с надписью «Патриот». Что, в общем-то, похвально. Во всяком случае, он не первый и не последний, у кого руки чешутся изменить жизнь в стране к лучшему. Возможно, что-то и получится…