Бес террора

Женский терроризм в России начала XX века был одним из важнейших симптомов психопатологии тогдашнего общественного состояния. Тяга к самоубийству, поражавшая наиболее чувствительные и неспособные к адаптации женские натуры, пополняла ими ряды радикалов и революционеров, объединенными усилиями которых в Российской империи сложилась беспрецедентная ситуация террора нового типа - террора тотального, направленного против всех носителей государственной власти, вне зависимости от их уровня и ранга.
Настроения в женской среде, которые в итоге приводили к террористическим действиям, парадоксально совмещали в себе страсть к разрушению со сверхвысокими моральными установками. В итоге самоубийство становилось не личным делом несчастной, неприкаянной души, не нашедшей себе должного применения в темном мире, а общественно значимым апогеем собственной жизни - актом борьбы с несправедливостью и гнетом действительности. Тем трагичнее была для террористки ситуация, когда акт социального протеста имел место, а желанный уход из этого мира для нее самой откладывался.

...Эсерка Евстиния Рогозинникова, планируя покушение на жандармского офицера в октябре 1907 года, пронесла под одеждой на теле тринадцать фунтов нитроглицерина вместе с детонатором (этого хватило бы, чтобы подорвать не только себя, но и все многоэтажное здание, в котором она находилась в момент покушения). Каково же было ее разочарование, когда она, убив выстрелом жандарма, не успела сама воспользоваться взрывным устройством. Во время суда Рогозинникова, по свидетельству очевидцев, время от времени жутко хохотала и явно была не в себе.
Суицидальная тяга была столь велика, что многие террористки искренне приветствовали смертные приговоры себе, вынесенные царским правительством. Казнь была для них избавлением от невыносимой тяжести собственного существования. Зинаида Коноплянникова, эсерка-террористка, в 1906 году убившая генерала Мина, так страстно желала смерти, что, по словам очевидца ее казни, "шла на смерть так, как идут на праздник".
Эскалация террора в эпоху первой русской революции, когда смерть стала повседневным, обыденным явлением, еще больше провоцировала как криминальные, так и самоубийственные настроения в обществе. Истерические состояния и обострение мании преследования неизменно сопровождали подготовку каждого теракта. К примеру, когда готовилось покушение на Плеве, эсерка Мэрия Селюк не выдержала колоссального психологического напряжения работы в подполье и впала в депрессию. Постоянный страх ареста и разоблачения привел ее к паранойе: сначала она видела шпиков даже в детях на улице, потом заперлась у себя в доме, а затем добровольно отдала себя в руки полиции, пребывая в состоянии полной невменяемости.
Психологическая необратимость установки на террор закономерно вела к душевной болезни даже до того, как кровавый акт имел место. Сами обстоятельства жизни террориста в замкнутом пространстве подполья и в узком кругу соратников не могли не менять ментальность человека, не говоря уже о его эмоциональном складе. При этом картина внешнего мира не просто искажалась. Исчезал сам этот мир. Единственно реальной вселенной становилось крошечное пространство общения с единомышленниками, искаженное неврозами и патологией их тревожных умов и больных душ. Женская психология, со свойственными ее складу сильным воображением и образностью восприятия, особо страдала от этого. Молодая еврейская девушка Мария Школьник охарактеризовала свое пребывание в подполье следующей показательной фразой: "Мир не существовал для меня вообще".
Неудивительно, что ни о какой реалистичной оценке политических последствий собственной подрывной деятельности в таких условиях и речи не могло быть. Террористический акт сам по себе становился навязчивой идеей, все дальше уводя от политики в область криминальной психиатрии.
Эсерка Фрумкина признавалась, что только и думала о том, как осуществить теракт. "Я думала, думаю и могу думать только об этом. Я не могу с собой ничего поделать". Иррациональность и неожиданность ее террористических выходок вызвали неодобрение даже в среде руководства партии эсеров. Когда оно не утвердило один из ее планов, она сама на свой страх и риск продолжала убивать из политических соображений. Даже в тюрьме Фрумкина предприняла несколько попыток терактов, мотивируя их "возмездием за тяжелые условия жизни рабочих".
Нестабильность натуры и частые умственные расстройства приводили к тому, что террористам во множестве случаев не хватало выдержки при подготовке и проведении покушений, что, естественно, вело к раскрытию и аресту их групп.
Татьяна Леонтьева, молодая женщина, участвовавшая в подготовке покушения Боевой организации эсеров на царя во время бала в 1904 году, была арестована в 1905 году за участие в покушении на Трепова, но вскоре отпущена к своим родителям, поскольку "проявляла явные признаки умственного расстройства". Отправленная родителями в одну из лучших психиатрических клиник Европы на лечение, она не только не поправилась там, но со временем все глубже впадала в психопатическое состояние. В итоге в августе 1906 года она убила семидесятилетнего промышленника из Парижа, который, на свою беду, проживал с ней в одном отеле, в номере по соседству. Террористка приняла его за бывшего министра внутренних дел Лурпопо, на коего революционеры тогда собирались совершить покушение...
Даже в собственной революционной среде женщин-террористок часто считали истеричками, одержимыми манией убийства и самоубийства. Неудивительно, что тюремная жизнь для них оказывалась невыносимой не только и не столько из-за тяжелых условий, сколько из-за невозможности реализовывать этот патологический инстинкт. Очень многие из них, как, например, эсерка Софья Хренникова (мать троих детей), накладывали на себя в тюрьме руки...
Рутина эмигрантской жизни, вынужденное бездействие и чуждая среда еще больше обостряли навязчивые психозы и самоубийственные настроения.
Единожды посетив несчастную, бес террора уже не покидал душу, губя ее самое и заставляя сеять смерть вокруг себя. поделиться

Анна Шур

профессор Бостонского университета

18.07.2003