Страсти доктора Фрейда

6 мая 1856 года во Фрайбургской синагоге молились мужчины, у торговца тканями Якоба Фрейда родился первенец. Мальчика нарекли в честь деда Зигмундом и на восьмой день, согласно традициям, обрезали.
На первенца мужского пола в иудейской семье Амалии и Якоба Фрейдов возлагали особые надежды. Во время беременности фрау Фрейд предсказали, что ее сын будет великим человеком, «подобным великану». Поэтическая метафора ужасала таинственной подробностью. Фрейд узнал об этом пророчестве в семь лет. Строго говоря, оно сыграло роль команды на будущее. «Человек, в детстве безгранично любимый матерью, на всю жизнь сохраняет в себе чувство победителя, ту веру в успех, которая зачастую действительно его стимулирует», – писал он в автобиографии.
Его первые мальчишеские идеалы – Ганнибал и Андрэ Массен, наполеоновский маршал, в юности уступили место более реалистической мечте – стать членом кабинета министров. Тогда же он прекратил расти и его макушка достигла отметки метр шестьдесят. Чуть позже выросла борода, темнокаштановая и густая. Таким его запомнили.
Начало профессиональной деятельности Фрейда представляет большую загадку. Гениальный доктор в переписке не оставил почти ничего, что подтверждало бы выводы исследователей и толкователей его биографии о том, как он провел ранние годы своей жизни.
Карьера Фрейда началась в мае 1885 года в неврологической клинике профессора Мейнерта. Темой его исследований стала истерия, само название которой «histericon» – матка, говорило о том, что ею страдают только женщины. Заявление Фрейда, что истерия в равной степени свойственна мужчинам, вызвало шок у Мейнерта. Профессор отрицал предположение Фрейда с необычайным жаром, говорить со светилом женской психиатрии становилось самоубийственно и неэтично, принимая во внимание его теплое отношение к Фрейду. Строптивый ученик все же пошел на конфликт и выдвинул новую идею, что появление телесных недугов находится в прямой зависимости состояния души.
Мейнерт еще более яростно отверг эту теорию. Входя в раж, он хромал, а гнев усмирял большими дозами алкоголя. Это несказанно удивило Фрейда, метившего связь между хромотой и нервными завами учителя. Уж не истерик ли он? Такое предложение было ошеломляющим и продемонстрировало Фрейду, что его теория подобна микроскопу, ибо позволяет видеть невидимое. Фрейд испытал неловкость, будто застал своего учителя голым, как Хам Ноя.
В сентябре 1885 года Фрейду показали пациентку, которую обвиняли в симуляции. Нищая старуха не могла двигаться, она уверяла, что ноги у нее парализованы, и жаловалась на слепоту. Злые языки в клинике утверждали, что Фрейд готов с нею спать, лишь бы доказать, что она вовсе не симулирует. Зигмунд устроил сеанс гипноза и, ввел пациентку в транс, приказал ей ходить. В сомнамбулическом состоянии старуха пошла, как здоровая, полная сил женщина. Когда ее вели из транса, она упала на пол. Фрейд был поражен целительным воздействием гипноза, но его настоящая сила обнаружилась позднее. И помог этому случай.
Молодой Зигмунд был дружен с доктором Йозефом Брейером, который годился ему в отцы. Однажды добропорядочный доктор попал в весьма неприятную историю. Все началось с того, что его больная Берта Паппенхайм влюбилась в Брейера со всей страстью. Влечение оказалось взаимным. Их встречи, точнее, лечебные сеансы,
проходили три раза на дню. Часами они оставались наедине, наслаждаясь случайными прикосновениями друг к другу, как Ромео и Джульетта. Имя этой больной из этических соображений, казалось, навечно похоронено под псевдонимом, придуманным Брейером: Анна О. Только в семидесятые годы нашего века его, а также все подробности той давней истории, расшифровал американский ученый Элленбергер. Вся Вена обсуждала роман доктора и пациентки. Об этом узнала жена Йозефа Брейера, который тут же решил расстаться с Бертой. Близился его отпуск. Брейер и его супруга собирались уехать в Венецию.
Перед самым отъездом к экипажу, куда усаживалось семейство Брейера, подбежал слуга и запальчиво выкрикнул, что пациентка доктора рожает. Сконфуженный врач помчался к больной, у которой уже начались схватки. Позору не было предела. И удивлению тоже: Брейер точно знал, что он не имел физической близости с пациенткой. Акушер, посетивший роженицу, вышел из ее комнаты с потрясающим сообщением, что Берта – девственна, а схватки ее – мнимые. Это резко меняло ситуацию. Невиновность Брейера можно было считать доказанной. Тем не менее его жена закатила скандал, обвиняя мужа в измене. От нервного напряжения у Брейера хлынула носом кровь. Фрейд потом объяснял, что «кровь пошла не просто так, а потому, что этого хотело подсознание Йозефа, мечтавшего избавиться от позорного оправдывания». Врача срочно отправили домой, а его жене пришлось за ним ухаживать, вместо того, чтобы «уничтожать».
Назидательную историю не забыли. В 20-х годах Сэмюэл Голдвин (создатель голливудской кинокомпании «МетроТолдвин-Майер») собирался ее экранизировать, а Фрейда пригласить консультантом.
Этот случай заставил Фрейда сосредоточиться на анализе подсознательных процессов. Доктор понял, что подсознательными аффектами управляют сексуальные влечения. Зигмунд похвалялся в письме к другу, врачу Флиссу, что теперь может вылечить всех неврастеников. Шутки ради, он поставил заочный диагноз русскому царю Николаю II, определив у того невроз навязчивых состояний на сексуальной почве, от которого, как Фрейд позднее уверял приятеля, он мог бы вылечить самодержца за год.
В клинике Мейнерта профессорская карьера Фрейду не светила. В 1885 году, желая доказать свою правоту в отношении мужской истерии, Фрейд (чуть ли не в истерике) уезжает в Париж. Отъезд едва не расстроил его помолвку с Мартой Бернайс, кажется, единственной женщиной, способной воспринимать Фрейда как мужчину.
Кстати, сами сборы в Париж остались в памяти Марты как проявление первой странности в характере жениха: страха опоздать на поезд. Поезд занял в теории Фрейда огромное место. Например, в «Теории сновидений» он писал, что видеть во сне отходящий поезд – это к смерти, а приходящий состав – к рождению.
К этому же времени относится эпизод, который страшно заинтриговал всех исследователей. На глазах у своей невесты доктор сжег дневниковые записи со словами: «Я доставлю моим биографам большие хлопоты». Был ли этот поступок продиктован естественным желанием мужчины выглядеть гораздо мужественнее и романтичнее в глазах любимой женщины или Фрейду действительно хотелось скрыть то, что не должна была знать женщина? А может быть, фразу следует продолжить: ...и тем более невеста?
Именно к 1885 году относится первое свидетельство Марты о непростых отношениях между Зигом и его матерью. Отец Фрейда был человеком мягким и безвольным. Мать была моложе его на двадцать лет и отличалась железным характером. В доме она всемуправляла, как мужчина.
Взаимное влечение между Амалией и Зигмундом могло бы многое объяснить проницательному уму. Но в то время никто не подозревал, что любовь между матерью и сыном носит гораздо более сложный характер, чем просто сыновняя
и материнская привязанность друг к другу. Позже эти чувства объяснил сам Фрейд, также как и способы борьбы с ними.
Помолвка Фрейда с Мартой Бернайс, которая состоялась в 1882 году (Фрейду тогда шел 27-й год), затягивалась. Недостаток денег, проблемы с работой, неопределенная будущность – все казалось жениху достаточно вескими причинами, чтобы отложить свадьбу.
В Париж Фрейд приехал к знаменитому клиницисту профессору Шарко, душ которого переживает уже вековую популярность. Для Фрейда французский медик оказался кем-то вроде гуру в современном понимании, человеком, с которым можно было говорить обо всех своих переживаниях. Фрейд, как ученик чародея, хотел невероятного. По свидетельству Эрнста Джонса, он мечтал, чтобы профессор оказался его отцом. В своих фантазиях он отождествил Шарко с Якобом Фрейдом.
Дневниковых записей о парижском периоде Фрейд не оставил. Единственное свидетельство – его письма к Марте и ее сестре Минне. Но и тут исследователей ждал сюрприз: согласно завещанию Фрейда, его переписка с обеими женщинами станет полностью доступна только после двухтысячного года. Видимо, Фрейд посчитал, что его личные письма – та сенсация, которую возможно предать огласке лишь спустя век.
Начало пребывания в Париже оказалось мучительным для Фрейда. Уже через шесть дней он пишет своей невесте: «Мне не с кем здесь разговаривать». Плохое знание французского языка было не единственной причиной одиночества. Муза молчала, молодые коллеги отталкивали его своей развязностью, как прыщавая девушка своего любимого. Он выбрал общение с немыми собеседниками из камня...
Глядя на Собор Парижской Богоматери, Фрейд рассуждал об истоках архитектурных форм, например, колонн, которые он воспринимал как неосознанное желание мужчины-строителя воссоздать величие фалла. Рождение фундаментальной теории сублимации (о переходе сексуальной энергии в интеллектуальную) начиналось с таких пустяков. В конце концов он сблизился с двумя врачами-иностранцами, такими же затворниками, как и он сам. С русским по фамилии Даркшевич и с итальянцем Рикетти, приехавшим с женой из Венеции на стажировку в клинику Шарко. Единственным развлечением, которое Фрейд позволял себе в Париже, было посещение театров. Фрейда взволновала Сара Бернар, смутно напомнившая ему Марту (примерно так скрипичный футляр походит на саму скрипку). Фрейд посвятил рыжеволосой актрисе этюд, в котором пробовал разобраться во влиянии актерской игры на соматическую систему человека. Это было своеобразным упражнением в чувстве симпатии.
Жизнь Фрейда в самой «сексуальной» столице мира – Париже, с точки зрения сестры Марты – Минны, стала слишком опасным и значительным испытанием для жениха, удаленного от любимой. Этому вторит его верный ученик Джонс: Париж дразнил Фрейда соблазнами. По мнению Джонса, до помолвки Фрейд не имел половых связей. Единственный опыт отношений с женщинами он получил в 16 лет, когда платонически влюбился в мещаночку Гизеллу Флисс.
В вынужденном парижском одиночестве его тело представляло кипящий котел страстей. Его депрессия явилась следствием угрызений совести. Онанизма он боялся, как всякий нервный человек, помнивший правдивую историю Онана и его брата, рассказанную в Библии. Позже этот страх он хотел внушить своим детям, особенно в период взросления младшего сына Освальда, усугубляя и без того напряженные отношения между ними.
Сгорая от внутреннего желания, он был вынужден искать утешения и в других эрзацах секса. Например, он мог любоваться чужим обнаженным телом. Правда, такие случаи выпадали только в клинике Сальпетриер, где лицезреть приходилось больных, что никак не способствовало пробуждению эротических мыслей, а скорее побуждало к ученым бдениям.
Тем не менее библейский грех, которому он предавался в Париже, заставил его понять, сколь больным может стать тело из-за сексуальных проблем. Его депрессия особенно способствовала чувству страха, вызванного как будто бы денежным положением, но в действительности – распространенным убеждением о том, что потеря семени ведет к умственному расстройству. Фрейд ценил и берег свой мозг, как портной швейную машинку. При сильных головных болях он даже не использовал аспирин, опасаясь повредить каким-то химическим процессам, происходящим в сером веществе. Свое тело в пустой и огромной кровати он воспринимал, как занозу в пятке бегуна на длинную дистанцию. Не мог же он знать о выводах американского сексопатолога Кинси, в середине XX века сделавшего сенсационное сообщение о том, что в подростковом возрасте онанизмом занимались девять из одиннадцати опрошенных мужчин.
Одиночество погрузило доктора в самые недра собственной души, но свою депрессию он сумел обратить во благо, открыв в человеческой психике область, ответственную за сексуальные переживания. Либидо, как он назвал сексуальные порывы, за пределами кровати оказывалось неосознаваемым, всегда присутствуя в быту: например, когда мы с удовольствием помешиваем чайной ложечкой в стакане, не подозревая, что таким образом имитируем половой акт.
Однажды Фрейд увидел, как больного поцеловала его жена. Доктора поразило выражение лица мужчины. Обычно забитое, оно сменилось на властное. Фрейд впервые подумал о том, что воля к власти равносильна обладанию женщиной. Одно и то же стремление – только отраженное в двух проекциях.
Вернувшись из Парижа в Австрию, Фрейд настроил против себя многих венцев: его теории доказывали, что люди, даже самые цивилизованные, остаются прежде всего самцами и самками – общество восприняло это как обвинение и ополчилось против него.
Современный английский исследователь жизни Фрейда Эйслер отмечал любопытные строки в его письмах: «За пределами моей профессиональной деятельности я веду жизнь филистера, жаждущего удовольствий. Тебе известно, сколь они немногочисленны, курить мне запрещено, алкоголь не доставляет никакой радости, я перестал зачинать детей и прервал общение с людьми». Более того, в октябре 1897 года, после 11 лет семейной жизни, Фрейд писал Флиссу: «Такому человеку, как я, ни к чему сексуальное возбуждение».
Из этого письма Эйслер сделал вывод, что в возрасте 41-ого года Фрейд решил окончательно отказаться от половой жизни, видимо, считая это гарантией безопасности для человека, который выступил обличителем сексуальности у всего человечества.
История знала прецеденты отказа от секса. Исаак Ньютон вообще не знал половой жизни, никогда не мастурбировал и видел в поллюциях тяжелый грех; Грегор Мендель ни разу не имел половых сношений; Гете впервые вступил в любовную связь в возрасте 35 лет; Бальзак приходил в отчаяние от малейшей ночной поллюции, и считал ее, сообразно с воззрениями восточной медицины, чем-то вроде потери мозгового вещества.
Возникает вопрос, как свое отношение к сексу Фрейд совмещал с обязанностями мужа. Возможно, тут понадобилась вся любовь и преданность Марты, граничащая с полным отсутствием каких-либо сексуальных претензий.
Пациентами Фрейда оказывались в основном женщины. Доктор принимал у себя на квартире. Наиболее известна одна из пациенток Фрейда – Дора Б., с которой произошел случай, ставший хрестоматийным примером проявления бессознательного. Однажды после гипнотического сеанса, открывшего истинную причину болезни, пациентка бросилась к доктору на шею с совершенно очевидными эротическими намерениями. Фрейд не успел отпрянуть. В этот момент в комнату вошла его жена. Застав мужа обнимающимся с пациенткой, Марта потребовала объяснений. Надо было оправдываться, но, как на грех, из носа не пошла кровь, что некогда помогло его другу Брейеру. Зигмунд успокоил Марту, объяснив, что его мужские качества здесь совершенно не при чем. Он предположил, что пациентка вообразила его своим возлюбленным. Это явление Фрейд назвал «переносом».
Тем не менее в 1886 году Фрейд снял кабинет для приема больных подальше от глаз Марты. Таким образом все, что происходило с ним еще полтора десятилетия до рубежа веков, осталось тайной. Тайной его частной практики.
Марта оправдывала все поступки мужа, считая, что в своем кабинете он имеет право на все. Однако ее жизнь омрачало то, что ее муж у всех подозревал какие-то тайные желания, и, соответственно, у Марты тоже. А это значило, что он ей не доверял.
Порок, которому Фрейд отдался со всей страстью и о котором биографам точно известно, – это употребление в тяжелые годы молодости кокаина. С кокаином Фрейд потерпел фиаско. Его попытки в середине 80-ых годов ввести в практику это новое медикаментозное средство как транквилизатор спровоцировали обвинения со стороны коллег в распространении наркотиков. И в то же время, его приятелю врачу Карлу Коллеру кокаин принес славу: он обнаружил обезболивающее воздействие дурмана в офтальмологии.
Другой грех Фрейда был менее страшным. Он безбожно курил. Его голова в клубах дыма напоминала паровоз, а тело – цепочку вагонов, и все это мчалось на станцию под названием «Бессознательное». Интересно, что запах толстых и пахучих сигар вызывал у его жены отвращение, и Фрейд даже несколько раз порывался бросить курить, но не потому, что просьбы Марты вдруг возымели успех, а просто из-за того, что так желал его друг Вильгельм Флисс. Можно представить, как это возмущало Марту.
Жан-Поль Сартр, изучавший биографию великого психоаналитика, считал, что друг Фрейда по имени Вильгельм Флисс был дьяволом, который сыграл самую отрицательную роль в жизни Фрейда.
Однажды Фрейда пригласили отобедать в дом к Брейеру. За обеденным столом уже сидел некий гость, напоминавший массивный грубо сколоченный шкаф. Этот врач-отоларинголог из Берлина был одержим идеей бисексуальности человеческой природы, связанной с фазами луны. Завязался диалог, плавно перетекший в дружбу.
Отношения между Флиссом и Фрейдом приняли странный характер. Зигмунд во всем покорился Вильгельму. Он терпел от него мелочные замечания, он слушался его, как маленький мальчик, более того, он всячески льнул к Флиссу.
Апогей их отношений наступил в 1892 году, когда Фрейд признался Флиссу (дело было на Венском мосту), что хочет перейти с ним на «ты» и заключить научный союз – обменявшись кольцами, дабы вести расследование на тему сексуальности. Фрейд как практикующий психиатр должен был собирать и систематизировать истории болезней, полученные под гипнозом от пациенток и зачастую заключающие в себе вещи весьма интимные.
Два доктора решили начать с причин женской истерии. К тому времени уже 13 пациенток Фрейда в сомнамбулическом состоянии признались в том, что в детстве их изнасиловали собственные отцы. Собрав еще такую же статистику, они могли бы считать, что это закон. И Фрейд отгадал бы загадку.
Позднее создатель психоанализа понял, что загипнотизированные говорили ему то, что подсознательно хотел услышать он сам. Это было похоже на телепатию. Причем во время таинственной связи болезни врача, как физические, так и психические, странным образом передавались пациенту. Фрейд не успел объяснить этот феномен. Но он подошел очень близко к его разгадке, которая и по сей день не разрешена.
С момента заключения союза каждые полгода Фрейд уезжал от семьи на несколько дней и где-то в горах встречался с Флиссом. Об их встречах ничего не известно. Дома Фрейд говорил жене, что уезжает на маленькие конгрессы для двоих, во время которых они с Флиссом систематизируют накопленные знания. На одной из встреч Фрейд совершенно спокойно признался Флиссу, что видит в нем как бы отца, более того, его притягивают к себе сильные мужчины. Далее его трезвый анализ сводился к тому, что он нуждается в фигуре старшего друга, которому будет подчиняться во всем.
У Фрейда тогда уже было трое детей. Доктор Зиг всегда избегал мужского общества, объясняя это своей нелюдимостью. Но его нелюдимость была оборотной стороной боязни показать, сколь привлекательно для него это общество.
Отношения между двумя столь несовместимыми людьми, осложнялись тем, что Фрейд, обладающий намного большим потенциалом, искал покровительства более слабого партнера, к тому же отдавая ему роль наставника и учителя. Тем не менее, не будь Флисса, Фрейд никогда бы не сформулировал свои гениальные откровения. Берлинский отоларинголог, выдвигая свои бредовые идеи, играл роль катализатора. Но дружба с ним быстро закончилась.
Фрейд мучительно искал область психики, которая отвечает за бессознательное. Он говорил, что когда «мы оговариваемся или допускаем опечатку, или нам что-то кажется, – мы невольно проговариваемся, провидим или слышим свое сокровенное желание». Истинным лицом человека он посчитал бесполое начало, представляющее собой сексуальную энергию человека, которое он назвал безличным местоимением «Оно».
В 1895 году у Фрейда появился странный пациент по имени Шарль, который боялся выходить из собственной квартиры. Больной жил один со своим старым, разбитым параличом отцом. Женщин в их доме не было.
Фрейд погрузил Шарля в сон и спросил о причине болезни (под гипнозом больной не воет): Шарль признался, что хочет убить своего отца. Фрейд словно попал в собственную ловушку. Его потрясло не то, что он видит перед собой сына, по сравнению с которым блудный сын – ангел. Сартр считает, что из чужих уст Фрейд услышал собственные мысли. которые всячески скрывал от себя.
Возможно, желая оправдать себя и своего пациента, он расширил круг лиц, страдающих этой манией до максимальных размеров: в этот круг он включил всех сыновей, а желание назвал инстинктивным. Так у Фрейда родилась знаменитая теория Эдипова комплекса.
Противники утверждали, что его теория распространяется только на евреев среднего достатка, к которым принадлежал сам доктор. Ее понимали вульгарно, но жестко: девочки желали своих отцов, мальчики – матерей.
Крамольные изыскания Фрейда заставили отвернуться от него почти всех клиентов.
По желанию Марты и вопреки жизни аскета, у Зигмунда родился пятый ребенок, дочь – Анна (ставшая впоследствии видным психоаналитиком). Семья нуждалась в средствах для жизни, а Фрейд находился в изоляции, ему не давали защитить докторскую диссертацию, которая привлекла бы к нему большее число пациентов. Вся венская общественность говорила о нем, как о нездоровом человеке.
Возможно, Фрейд настраивал против себя общество, следуя неосознаваемому стремлению найти сильного врага, которого он отождествлял бы с грозным и могучим отцом, и из сопротивления которому черпал бы свою энергию.
Его отец был не таким, и с ним Фрейда связывали сложные отношения. В 12 лет он заставил сына пережить сильный шок, поведав ему о том, как на улице прохожий лавочник сбил с его головы шапку, заставил ее поднять, а потом сойти с тротуара на дорогу, по которой сновали экипажи. Беспрекословное повиновение отца глубоко уязвило маленького Зигмунда. В глазах мальчика Якоб Фрейд из бога превратился в пигмея.
Сильное разочарование потребовало компенсации. Это определило его странную дружбу с сильными личностями Шарко, Флиссом, Йозефом Брейером, которых он желал видеть на месте своего отца; мечты стать Ганнибалом, маршалом Андрэ Массеном тоже были сублимацией идеи о сильном человеке. Фрейд мечтал выбиться из того круга, к которому принадлежал по рождению. Именно поэтому он всегда считал, что Шекспир – это не фамилия низкородного сына английского буржуа, а псевдоним лорда Бэкона или семнадцатого герцога Оксфордского, де Вира.
Фрейд обманывал себя, надеясь, что его фантазии помогут изменить действительность. Например, он думал, что его желание поменять национальность, вызвано соображениями чисто практическими: если бы он был сыном англичанина, его жизненный путь был бы намного легче. Но все было по-другому. Он не любил отца, а не национальность. Фрейд пытался объяснить это противоестественное для цивилизованного человека чувство соперничества с отцом. Понять его он смог только как архетипическое желание первого человека, сына-Адама, потягаться со своим отцом-Богом и получить за это долгожданное наказание. В страдании Фрейд уловил щемящее чувство тайного наслаждения. Между прочим, это вполне соответствовало клиническому типу мазохиста, описанному на рубеже веков венским психиатром Крафт-Эбингом. Фрейда также заинтересовал сильный акцент на роли обрезания в жизни древнего народа. То, к чему он пришел, ошеломило его. Обрезание было символическим актом кастрации, а фалл оказывался мистическим оружием. Вот почему в Библии между Адамом и Евой находится дерево. Дерево – призрак фалла. Прикосновение к нему рождает соблазн, удовлетворение которого есть знание. Именно поэтому фалл – символ знания, которое невозможно получить без эротического вдохновения.
Мать всех башен – Вавилонская – не просто «архитектурная дура». Она – символ эротического желания мужчины потягаться с Богом, символ человеческой храбрости. А восхождение наверх – способ обретения мудрости. Не есть ли тогда сама идея вавилонской стройки, история прорабства Бога, воплощенным образом борьбы и одновременно влечения отца и сына друг к другу? В обход женщины-Земли. В этой борьбе есть не только желание помериться силами, но и возлюбить друг друга.
«Между сыном и отцом может быть бой, а может – брак. Кто от этого брака может получиться? Нечто мифически ужасное: существа, противоположные человеку». Фрейд предположил, что человек являет собой ворота в мир, который зовется хаосом, и одновременно ворота, которые ведут к свету.
С Мартой идентифицировалась самая лучшая, романтическая часть его души. Эта часть была самая волнующая, обнадеживающая и светлая. Она соответствовала его божественному.
Фрейд выступил с докладом, в котором обобщил собранные им факты, перед медицинским обществом Вены. Его обозвали грязной свиньей. В ответ – тому, кто это сделал, Фрейд ребром ладони сбил с головы шапку. Он поступил так, как должен был поступить отец пятьдесят лет назад. Наконец-то он почувствовал себя сильным, избавился от необходимости иметь рядом с собой плечо сильного друга. Мысль о том, что люди не то, чем они кажутся, стала основополагающей для теории Фрейда.
Когда через некоторое время умер отец, Фрейд хоронил его, полностью с ним примирившись. Тайное ощущение, что он призван, помогло ему.
Фрейд основал свою «империю». Он говорил: «Моим кронпринцем является Юнг» (в истории психологической науки XX века ученик впоследствии занял самостоятельное место). Однажды ему приснилось, будто Юнг сидит на троне. Он испугался, что любимый ученик хочет превзойти его в славе. Когда на следующий день ему донесли, что Карл Густав утра отправился на местное кладбище, осматривать достопримечательности, Фрейд тут же интерпретировал это: Юнг подсознательно жаждет моей смерти. Эти примеры говорят о том, до какой степени Фрейд жил среди символов. Он не верил ни во что однозначное и простое.
В двадцатые годы Фрейд с головой погружается в философию. Страсти покинули его тело. Он стар, но гениален. Ему не в кого влюбляться, он никому не хочет подражать и ни в ком не ищет опору, кроме самого себя. Видимо, поэтому несмотря на новаторство и гениальность Фрейда, единственную премию по психиатрии за всю историю Нобелевских награждений, получил его соперник профессор Вагнер-Яурегг за предложенный им метод лечения паралича резким повышением температуры тела.
В 1921 году Лондонский университет объявил о начале курса лекций о пяти великих евреях: о физике Эйнштейне, о кабаллисте Бен-Маймониде, о докторе Фрейде, о философе Спинозе и о мистике Фило. Как видим, Вагнера-Яурегга в этом ряду не было.
К 1931 году у Фрейда обнаружился рак ротовой полости. Болезнь медленно захватывала все тело. Разлад с детьми был полным, по крайней мере, с младшим из сыновей – с Освальдом. Покидая дом в 1932 году, сын навсегда попрощался с отцом, не ожидая его увидеть живым по возвращении. Тем не менее его предчувствия не оправдались. Фрейд упрямо держался.
Он сравнивал себя с Эйнштейном и говорил: «Этому, парню было намного легче. За ним стоял длинный ряд предшественников, начиная с Ньютона, в то время, как мне пришлось в одиночку пробираться через джунгли. Нет ничего удивительного в том, что мой путь не слишком широк и я немного продвинулся вперед.» Фрейд не покинул Вену, когда Австрия была захвачена Германией. Нацисты напомнили Фрейду о его еврейском происхождении. Ему предстояло во второй раз доказать, что он может «сбить шапку» с того, кто теряет человеческий облик. Но доказать с помощью уже не силы, а влияния и могущества. За Фрейда просил весь мир: короли и президенты, в частности, Франклин Рузвельт. Положению Фрейда было посвящено одно из заседаний в ставке фюрера. Все решил звонок Бенито Муссолини, один из сподвижников которого лечился у Фрейда. Дуче лично просил фюрера позволить Фрейду уехать (кстати, Фрейд всегда считал, что теория нацизма, как и коммунизма рождена проблемой психологической импотенции). Однако у Фрейда оказались и другие заступники. Именно женщины оставались самыми верными его друзьями, в особенности княгиня Мария Бонапарт, жена греческого принца Георгия и наследница Наполеона. Пережив в детстве сексуальную травму, в зрелом возрасте она увлеклась психоанализом и избавилась от множества проблем благодаря системе доктора. С помощью легендарной Марии Бонапарт и ее связей с королевскими фамилиями, а также при поддержке Эрнста Джонса, семейство Фрейда смогло уехать из Вены в Лондон. Мария Бонапарт встречала его в Париже. Вместо оркестра были слезы, и дорожка по которой Фрейд шел к машине была из дворца ее двоюродного деда Наполеона Бонапарта, по которой также ходил и детский кумир Фрейда, маршал Андрэ Массен. В Англии Фрейда навестил Шоу. Два великих старца имели беседу, которая ничего не прибавила к знанию Фрейда о Человеке, в том числе и о Бернарде Шоу, а великий мастер парадоксов так и не смог поверить, что когда он в детстве с любовью смотрел на мать, он хотел ею овладеть. Два великих человека расстались полюбовно.
В 1939 году Фрейд умер в кругу своей семьи. В последний путь его провожали сыновья: Мартин, названный так в честь великого Шарко, Эрнст, названный в честь учителя Фрейда профессора Брюкке, и Освальд, названный так, как того захотела Марта – единственный ангел неверующего Зигмунда Фрейда.
После его смерти остались 2300 семейных писем и 1500 писем, адресованных его будущей жене. Половина из них настолько сенсационна, что их разрешено опубликовать только после 2000 года.