Ты одна мне ростом вровень…

     Ты не думай,

          щурясь просто

     из-под выпрямленных дуг.

     Иди сюда,

          иди на перекресток

     моих больших

          и неуклюжих рук.

     Не хочешь?

          Оставайся и зимуй,

     и это

          оскорбление

               на общий счет нанижем.

     Я все равно

          тебя

               когда-нибудь возьму -

     одну

          или вдвоем с Парижем.

     Владимир Маяковский,

"Письмо Татьяне Яковлевой", 1928



Они познакомились 25 октября 1928 года в Париже, после полудня. Маяковский только что вернулся из Ниццы, где у него была встреча с американкой русского происхождения Элли Джонс (урожденная Алексеева), матерью его маленькой дочери, родившейся в Нью-Йорке в 1926 году. Поначалу Владимир Владимирович предполагал пробыть в Ницце около четырех недель, но уже на пятый день сбежал в Париж, вовсе не похожий на счастливого отца.

Отчасти скоротечность свидания объясняется его отношением к детям (вспомним, хотя бы, кощунственную строчку: "Я люблю смотреть, как умирают дети..."), но главная причина - он не был влюблен в Элли Джонс, а потому, засвидетельствовав свое отцовство, предпочел быстро ретироваться.

В тот день Татьяна чувствовала себя особенно скверно: давали о себе знать больные легкие, которые она застудила еще в России, мотаясь по пензенским ухабистым дорогам в поисках гнилой, мороженой картошки. Ее мучил сухой "коклюшный" кашель, и она записалась на прием к врачу. Некстати позвонила Эльза Триоле и сладким голосом пригласила на чай. Ссылаясь на нездоровье, Татьяна вяло отказывалась. Наконец, порешили, что она заедет на минуту, перед запланированным визитом к врачу. Маяковский, как всегда, остановился в гостинице "Истриа" на Монпарнасе. (Его нынешний приезд во Францию был по счету шестым.)

Недорогой, обитый темно-красными обоями, тесный номер рядом с комнатами Эльзы Триоле. Здесь вместе с ней живет Луи Арагон. Еще в гостиничном коридоре Татьяна услыхала мощный, хорошо поставленный бас поэта и недовольно поморщилась - она никак не предполагала, что придется кому-то представляться. Но Маяковский произвел впечатление сразу: больше похожий на американца, со следами южного загара, в шикарных английских ботинках и отлично скроенном европейском костюме. Он был элегантен, обаятелен, неотразим.

После пустячного разговора Татьяна решительно откланялась. Маяковский вызвался ее проводить. "В такси он неожиданно сполз с сиденья, как бы опустился на колени, и стал с жаром объясняться в любви. Эта выходка - рассказывала Татьяна, - меня страшно развеселила. Такой огромный, с пудовыми кулачищами и ползает на коленях, как обезумевший гимназист. Но смеяться я не могла, боясь раскашляться. Как только мы подъехали к дому врача, я ласково с ним попрощалась. Он взял с меня слово - обязательно увидеться завтра. Я согласилась. С тех пор мы не расставались вплоть до его отъезда".

А вот как об этой встрече вспоминает Эльза Триоле: "Я познакомилась с Татьяной перед самым приездом Маяковского в Париж и сказала ей: "Да Вы под рост Маяковскому". Так из-за этого "под рост", для смеха, я и познакомила Володю с Татьяной. Маяковский же с первого взгляда в нее жестоко влюбился". Почти все в этом коротком замечании писательницы неточно. "Под рост" пришло к ней позднее, от Маяковского, а не наоборот, из его стихов: "Ты одна мне ростом вровень..."

Настоящая причина, толкнувшая Триоле познакомить Татьяну с Маяковским, была более чем прагматичная, и вовсе не ради "смеха". Владимир Владимирович не владел французским, и Эльза вынуждена была в Париже его всюду сопровождать. Естественно, что эта обязанность очень скоро стала обременительной. Но нужно было найти замену. Познакомившись на одном из вечеров с Татьяной Яковлевой, она решила свести поэта и молодую девушку вместе и, таким образом, снять с себя тягостное ярмо переводчицы.

Из письма Татьяны к матери в Пензу можно понять, что Маяковский о ней был наслышан еще до того, как Триоле представила их друг другу: "Познакомились мы так. Ему здесь, на Моппарнасе (где я нередко бываю), Эренбург и др. знакомые бесконечно про меня рассказывали, и я получала от него приветы, когда он меня еще не видел. Потом пригласили в один дом, чтобы специально познакомить. Это было 25 октября."

Действительно, для того времени Татьяна была очень высокой (178 см). Именно по этой причине она в ранней юности не носила туфли на каблуках. Ходила спортивным, размашистым шагом, подобно хорошей модели на подиуме. О красоте ее ног складывали легенды. Однажды у знаменитой Марлен Дитрих американский корреспондент спросил, правда ли, что ее ноги считаются самыми прекрасными в мире. Марлен ответила: "Так говорят. Но у Татьяны лучше".



Яковлева эмигрировала во Францию в 1925 году, в шестнадцатилетнем возрасте. В Париже с 1916 года постоянно жил ее дядя - знаменитый художник, модный салонный портретист Александр Яковлев, ее бабушка Софья Петровна (первая женщина, закончившая Петербургский университет и защитившая в Берлине диссертацию на степень бакалавра философских наук) вместе с дочерью Сандрой, бывшей певицей Мариинского театра. Софья Петровна и Сандра поселились в пятикомнатных апартаментах на Монмартре, рядом с квартирой-студией Александра Яковлева. Именно бабушка Татьяны упросила сына сделать все возможное, чтобы вызволить одну из внучек (вторая, Лиля, останется с матерью в Пензе и эмигрирует только в 1931 году). Александр, пользуясь своим влиянием на президента автомобильной компании "Ситроен", добился разрешения на выезд Татьяны, для, как сказано в прошении, безотлагательного оказания ей квалифицированной медицинской помощи.

Юная Татьяна почти сразу оказалась своим человеком в светских кругах. Высокая, белокурая, стройная, с безупречным французским языком, блестяще знающая русскую литературу, она становится заметной посетительницей модных салонов. Как-то в одном из монпарнасских кафе к Татьяне подошел Александр Вертинский и пригласил па танец. Оказавшийся поблизости Александр Яковлев немедленно пресек возможное знакомство, объяснив Вертинскому, что его племянница еще в свет не выходит, а потому и танцевать с мужчинами ей не следует. Но дядина опека длилась не долго. Очень скоро она уже была знакома с Жаном Кокто, Андре Жидом, Кристианом Бернардом, Борисом Кохно, Сергеем Прокофьевым, князем Феликсом Юсуповым. Позднее ей даже пришлось выступить в роли спасительницы Кокто и Марэ, когда их арестовала полиция нравов в одном из отелей Тулона. Узнав об этом, Татьяна вместе со своей подругой Еленой Десофи заявила в полицейском участке, что с Жанами их связывает не просто дружба, а более интимные отношения. Нравственность восторжествовала.

К моменту встречи с Маяковским Татьяна отказалась от карьеры манекенщицы (кстати, одна из ее подруг, княгиня Ирен Мещерская стала знаменитой моделью, несмотря на то, что слегка прихрамывала на одну ногу) и увлеклась скульптурой. А. Седых, описывая свою встречу с Маяковским, называет Татьяну молодой художницей. В это время их часто видят вместе в монпарпасских кафе, на публичных выступлениях поэта, на нередких литературных сборищах-диспутах в среде русской эмиграции. Несомненно, ухаживания Маяковского льстили самолюбию девушки.

Поначалу увлечение им было вызвано преклонением перед его поэтическим талантом. Она и сама одно время баловалась стихами, но вскоре оборвала эти попытки. На мой вопрос, почему, ответила решительно: "После Ахматовой и Цветаевой женщинам в поэзии делать нечего". Однако постепенно поэт уступает место просто возлюбленному, а экзальтированное поклонение - страстному, чувственному влечению. Но голову при этом Татьяна не теряет, и даже получив от поэта предложение руки и сердца, в дом к себе не приглашает и с родственниками не знакомит.

Из письма Сандры в Москву явствует, что Татьяна в семье пользуется полным доверием и ее свободы никто не ограничивает. "Я знала, что она была знакома с М., но ни она, ни бабушка не говорили мне о возможности брака..." Что же удерживало ее от того, чтобы представить Маяковского в качестве жениха? Одна из причин раскрывается в переписке с матерью. "У меня сейчас масса драм. Если бы я даже захотела быть с Маяковским, то что стало бы с Илей (Илья Мечников - прим. авт.), а кроме него есть еще двое. Заколдованный круг". Другая, по выражению самой Татьяны, состояла в том, что "Володя был красным, а мы - белые".



И все же настоящая драма не в этом. Маяковский, задумав жениться, предполагал увезти Татьяну в Москву. Он подробно рассказывает ей о своем сожительстве с Бриками в Геидриковом переулке, но оговаривается, что есть еще комната, вернее рабочий кабинет, в Лубянском проезде. Конечно, история с Бриками Татьяну несколько смущала, но по-настоящему страшило ее возвращение на круги своя, новый альянс с большевиками. Это же подтверждает и Эльза Триоле: "Никогда Татьяна не думала всерьез о возвращении с ним или без него в этот Советский Союз, который она всей душой ненавидела". Но в те счастливые осенние дни драма их любви еще полностью себя не обнаружила, она только угадывалась в будущем. Каждый из них надеялся одержать в этой скрытой борьбе победу, только Маяковский - стихами, а Татьяна - логикой жизни. И потому, после сорока восхитительных дней близости они расстаются в совершенной уверенности грядущей встречи.

В декабре Маяковский возвращается в Москву. В его портфеле два новых лирических стихотворения "Письмо Татьяне Яковлевой" и "Письмо к товарищу Кострову о сущности любви". Перед отъездом он оставляет Татьяне машинописный вариант пьесы "Клоп", премьера которой должна состояться через два месяца, с дарственной надписью: "Танику-Волоще". В записную книжицу, где написаны посвященные ей стихи, он вносит два адреса: один - гендриковский, другой - лубянский. И договаривается в цветочном магазине, чтобы каждую неделю ей домой доставляли цветы с приколотой запиской - каждому букету свое четверостишие. Всего их было пятьдесят четыре.

"Он изумительный человек, и, главное, я себе его совсем иначе представляла, - пишет Татьяна матери в Пензу. - Он изумительно ко мне относится, и для него большая драма уезжать отсюда, по крайней мере, на полгода. Он звонил из Берлина, и это был сплошной вопль. Я получаю каждый день телеграммы и каждую неделю цветы. Он распорядился, чтобы каждое воскресенье утром мне посылали розы до его приезда. У нас все заставлено цветами". Вскоре он высылает из России еще один подарок - только что вышедший из печати первый том своих сочинений. На титульном листе - шутливые строчки посвящения Татьяне. Следом первому отправляется и второй, тоже со стихотворным посвящением.

Маяковский оказался пророком. Через два месяца после отъезда из Парижа, он вновь покидает Москву, не дождавшись ни рецензий, ни официальных отзывов на премьеру "Клопа". Но прежде в Гендриковом разражается семейная буря. Дело в том, что в первом номере "Молодой гвардии" за 1929 год появляется стихотворение "Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви".



     Представьте:

          входит

               красавица в зал,

     в меха

          и бусы оправленная.

     Я

          эту красавицу взял

               и сказал:

     - правильно сказал

          или неправильно?



Лиля Брик восприняла публикацию, как оскорбление: впервые за все годы совместного существования лирические стихи посвящены не ей. В истерике бьется посуда, в адрес Маяковского летят обвинения в предательстве. И тем не менее 22 февраля Маяковский опять в Париже.

Татьяна встречает его несколько сдержанней, чем хотелось бы Владимиру Владимировичу. Вероятно, в результате усвоенного правила: излишние эмоции на людях - дурной тон. Эльза, как всегда, рядом, в гостиничном номере, зная болезненную ревнивость Маяковского, подбрасывает в эту адскую топку сухие поленья сплетен. Неожиданно подозрения Маяковского обретают призрачную реальность. "В то время я часто провожала Сандру, которая ездила на гастроли с Шаляпиным, - вспоминает Татьяна, - на вокзале Федор Иванович шумно меня приветствовал, мы прогуливались под руку по платформе, болтали о разных разностях. Володя же не знал, что моя тетка оперная певица, и решил, что Шаляпина провожаю я и что у меня с ним роман. Он прятался за фонарный столб и с яростью наблюдал за моими прогулками с великим артистом. Когда правда обнаружилась, он сиял как начищенный пятак".

Но у Маяковского были и реальные поводы для беспокойства. Во-первых, к Татьяне сватался Илья Мечников и даже подарил ей золотое кольцо своей матери. Во-вторых, не без серьезного прицела ее всюду сопровождал французский аристократ, молодой дипломат красавец Бертран дю Плесси. Татьяна никого не отталкивала, но и никого не выделяла. Она искренне и самозабвенно любила Маяковского. Только вот на замечание поэта: "Вы и нам в Москве нужны, не хватает длинноногих", - отвечала неопределенной улыбкой. Вторая парижская встреча пронеслась еще быстрее, чем первая. Свои проводы Владимир Владимирович устроил в ресторане "Гранд Шомье".

"Это был веселый обед на прощание, когда люди расстаются, чтобы в скором времени встретиться, и нет необходимости прощаться надолго", - вспоминал впоследствии Лев Никулин. Они и попрощались до осени, чтобы в октябре встретиться вновь и навсегда. В Москве Маяковского ждали серьезные испытания. Он начинает подготовку к грандиозной выставке "20 лет работы...", заканчивает "Баню", которую читает в театре Мейерхольда, принимает участие в работе конференции РАПП. И одновременно подает ходатайство на очередную поездку во Францию. По установившемуся правилу, сдает в редакцию журнала "Огонек" верноподданические стихи - своеобразное заверение власть имущих в своей преданности Родине, партии. Это были знаменитые "Стихи о советском паспорте". Но рукопись пролежала на столе редактора девять месяцев и была опубликована только после смерти поэта, а вместо разрешения на выезд пришел короткий отказ. Это был гром среди ясного неба.

Впрочем, самообладания Маяковский пока не теряет и отправляет Татьяне письмо с уверением, что отказ - просто недоразумение, нечеткая работа советских чиновников. Татьяна же сразу поняла, что больше они с Маяковским не увидятся. Однако отвечает ему как обычно, с любовью и нежностью, перемежая лирические строчки с веселыми рассказами об общих знакомых. Тем не менее Владимир Владимирович нервничает. Он обращается в ОГПУ, к бывшему ответственному редактору "Известий" И. Гронскому с просьбой похлопотать о визе во Францию. Тщетно, везде отказ. Наконец, 11 октября 1929 года в Гендриков переулок пришло письмо от Эльзы. "Володя ждал машину, он ехал в Ленинград на множество выступлений, - вспоминает Лиля Брик. - ...Я разорвала конверт и стала, как всегда, читать письмо вслух. Вслед за разными новостями, Эльза писала, что Т. Яковлева, с которой Володя познакомился в Париже и в которую еще был по инерции влюблен, выходит замуж за какого-то, кажется, виконта, что венчается с ним в Париже, в белом платье, с флердоранжем, что она вне себя от беспокойства, как бы Володя не узнал об этом и не учинил бы скандал, который ей может навредить и даже расстроить брак. В конце письма Эльза просит по всему этому ничего не говорить Володе. Но письмо уже прочитано..." Все.

Больше ни телеграмм, ни письменных посланий Маяковский в Париж не отправляет. Татьянино письмо от 5 ноября 1929 года, где она, кстати, сообщает ему о сватовстве Бертрана дю Плесси, на которое она еще не дала окончательного ответа, кануло в вечность. То ли затерялось среди бумаг на столах ОГПУ, то ли пропало в Гендриковом переулке, неизвестно. 30 декабря 1929 года Татьяна действительно венчается в церкви с Бертраном дю Плесси и вскоре уезжает в Варшаву. А 14 апреля 1930 года Маяковского не стало.



...Спустя шестьдесят лет после описанных событий, сидя с Татьяной в гостиной ее американского белоснежного особняка и обсуждая последние месяцы жизни поэта, я, не утерпев, воскликнул: "Ну, почему, почему Триоде написала о твоем венчании как о свершившемся факте? Почему он действительно не устроил тебе скандал? И где это столь важное для Маяковского последнее письмо?!" Татьяна на мгновение задумалась, потом посмотрела куда-то вдаль, мимо меня, будто там, в зеркале времени пытаясь разглядеть ответы на все вопросы. И как-то посветлев лицом, спокойно сказала: "А ты вспомни предсмертные стихи поэта".



     Как говорят,

          инцидент исперчен,

     любовная лодка

          разбилась о быт.

     Я с жизнью в расчете,

          и не к чему перечень

               взаимных болей,

                    бед и обид.



В 1939 году первый муж Татьяны Яковлевой виконт дю Плесси погиб в авиакатастрофе. К этому времени у Татьяны был "жестокий роман" с молодым художником, тоже выходцем из России, Александром Либерманом. Год спустя Алекс, Татьяна и ее десятилетняя дочь Франсин эмигрировали в США. В Нью-Йорке Алекс и Татьяна вступили в брак и купили дом на Легсингтон авеню.

В этом доме они прожили более пятидесяти лет, расставшись однажды на пять дней, которые, по утверждению Алекса, были самыми черными днями в его жизни.

В 1991 году Татьяна умерла. Ей было 85 лет.



Юрий Тюрин поделиться

08.02.2002